Арриги долгий двадцатый век краткое содержание. «Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени» Джованни Арриги. Эволюция командных высот капитализма: Венеция – Амстердам– Лондон – Нью-Йорк

Италия

Арриги - сын, внук и правнук швейцарских банкиров и миланских коммерсантов. В 1960 закончил обучение по специальности «экономика» в Университете Боккони в Милане.

В 1963 году отправился в Африку, где начал преподавать в университете Родезии . С 1966 в Университете Дар-эс-Салама .

Вернулся в Италию в 1969 году. С 1973 профессор социологии в Университете Калабрии (Козенца).

В 1979 году переезжает в США и присоединяется к основанному И. Валлерстайном Центру Фернана Броделя при Университете штата Нью-Йорк в Бингемтоне . С 1998 профессор Университете Джонса Хопкинса.

Публикации

• , Территория будущего, 2007 г. ISBN 5-91129-019-7
• Адам Смит в Пекине. Что получил в наследство XXI век. Институт общественного проектирования, 2009 г. ISBN 978-5-903464-05-0
• Динамика кризиса гегемонии // Свободная мысль - XXI. - 2005. - № 1.
• Утрата гегемонии I // Прогнозис. - 2005. - .
• Утрата гегемонии II // Прогнозис. - 2005. - .
• // «Скепсис». - 2008. - № 5.
• Глобализация и историческая макросоциология // Прогнозис. - 2008. - .
• Глобальное правление и гегемония в современной миросистеме // Прогнозис. - 2008. - .
• (в соавторстве с И. Валлерстайном и Т. Хопкинсом) // Неприкосновенный запас. - 2008. - № 4(60).
• // Giovanni Arrighi and David Harvey. The Winding Paths of Capital. New Left Review. 56. March - April 2009. P. 61 - 94.

Напишите отзыв о статье "Арриги, Джованни"

Ссылки

• - страница конференции, посвященной творчеству Джованни Арриги

Отрывок, характеризующий Арриги, Джованни

Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Арриги - сын, внук и правнук швейцарских банкиров и миланских коммерсантов. В 1960 закончил обучение по специальности «экономика» в Университете Боккони в Милане.

В 1963 году отправился в Африку, где начал преподавать в университете Родезии . С 1966 в Университете Дар-эс-Салама .

Вернулся в Италию в 1969 году. С 1973 профессор социологии в Университете Калабрии (Козенца).

В 1979 году переезжает в США и присоединяется к основанному И. Валлерстайном Центру Фернана Броделя при Университете штата Нью-Йорк в Бингемтоне . С 1998 профессор Университете Джонса Хопкинса.

Публикации

• , Территория будущего, 2007 г. ISBN 5-91129-019-7
• Адам Смит в Пекине. Что получил в наследство XXI век. Институт общественного проектирования, 2009 г. ISBN 978-5-903464-05-0
• Динамика кризиса гегемонии // Свободная мысль - XXI. - 2005. - № 1.
• Утрата гегемонии I // Прогнозис. - 2005. - .
• Утрата гегемонии II // Прогнозис. - 2005. - .
• // «Скепсис». - 2008. - № 5.
• Глобализация и историческая макросоциология // Прогнозис. - 2008. - .
• Глобальное правление и гегемония в современной миросистеме // Прогнозис. - 2008. - .
• (в соавторстве с И. Валлерстайном и Т. Хопкинсом) // Неприкосновенный запас. - 2008. - № 4(60).
• // Giovanni Arrighi and David Harvey. The Winding Paths of Capital. New Left Review. 56. March - April 2009. P. 61 - 94.

Напишите отзыв о статье "Арриги, Джованни"

Ссылки

• - страница конференции, посвященной творчеству Джованни Арриги

Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Отрывок, характеризующий Арриги, Джованни

Избранное в Рунете

Джованни Арриги

Арриги Джованни (Arrighi Giovanni) - экономист и социолог, профессор социологии Университета Джонса Хопкинса, США.

История постоянно приводит в беспорядок стройные концептуальные построения и теории, на основе которых мы пытаемся понять прошлое и предсказать будущее мира. «Глобализация» может быть неверным определением того, что происходит в действительности. Чтобы понять суть реальных глобальных изменений, Дж.Арриги предлагает взглянуть на эти процессы через призму разногласий между макросоциологическими школами Ч.Тилли и И.Валлерстайна.

История постоянно приводит в беспорядок стройные концептуальные построения и теоретические посылки, на основе которых мы пытаемся понять прошлое и предсказать будущее мира, в котором живем. В нашей попытке справиться с «хаосом экзистенциальных суждений» (Макс Вебер), порожденных событиями и процессами, которые бросают вызов нашему пониманию мира, мы стремимся отрицать или преувеличивать новизну того, что происходит в действительности. Отрицание ведет к изменениям в привычном употреблении слов. Преувеличение ведет к созданию новых слов неопределенного содержания. В любом случае, перефразируя Джона Раджи (Ruggie 1994, p. 553), можно сказать, что «времена перемен — это также времена беспорядка».

Около двадцати-тридцати лет назад главным источником путаницы в работах по глобальной политической экономии было постоянное использование термина «империализм» для обозначения тенденций, которые в ключевых отношениях были противоположны тенденциям, являющимся предметом классических теорий империализма (как либерального, так и марксистского). В критике использования этого анахронического термина я подчеркнул тот факт, что утверждение гегемонии США после Второй мировой войны подорвало самую основу классических теорий империализма, а именно тенденцию межкапиталистической конкуренции превращаться в открытый и глобальный военный конфликт. Новые тенденции в процессах накопления капитала, разворачивающиеся в транснациональных корпорациях, подорвали представления о самостоятельном и антагонистическом характере национальных государств, из которых исходили в своих построениях классические теории империализма. Явный отход ведущих развитых капиталистических стран от сползания к открытому глобальному военному столкновению мог бы привести к тому, что либеральный основатель теорий империализма Джон Гобсон называл «экспериментальной и прогрессивной федерацией» (Arrighi 1978, p. 148).

Через двадцать лет после того, как это было написано, термин империализм практически исчез из социально-научного дискурса, а данная проблема вроде бы более не является вопросом, на который нельзя найти ответа. Это объяснение есть «глобализация», но оно еще не вполне четко и само находится в поиске теорий, способных разъяснить все то, что предлагается нашему вниманию при использовании этого термина. Учитывая неопределенное значение данного понятия, исследование необходимо начать с изучения процессов, которые понимаются под названием «глобализация» и которые действительно заслуживают нашего внимания.

Наиболее широко известным среди этих процессов является тот, который я упоминал в своей эпистемологической критике теорий империализма, - это все увеличивающееся число разнообразных корпораций, которые организовывают свою деятельность по получению прибыли поверх государственных границ. Мысль о том, что появление системы транснациональных корпораций подрывает мощь национальных государств - начиная с самых маленьких и слабых, которые никогда не обладали особой силой, и заканчивая более крупными и сильными - существовала еще тогда, когда Чарльз Киндлебергер (Kindleberger 1969, ch. 6) заявил о том, что данное обстоятельство означает, что государство-нация «как экономическая единица просто перестает существовать». Однако только через двадцать лет эта идея, наряду с другими, была вновь возвращена в оборот под новым наименованием «глобализации».

За эти же двадцать лет произошло следующее: расширяющаяся система ТНК породила два других процесса, которые набрали силу и подтвердили мысль о том, что существует только одна неделимая и глобальная рыночная экономика. Первый процесс стал известен как «финансовая глобализация», а второй - как возрождение неоутилитаристской доктрины «минимального государства». После Великой депрессии 30-х годов ХХ века и Второй мировой войны финансовые рынки стали национально сегментированными и публично регулируемыми. Выражение «финансовая глобализация» используется для обозначения процесса реинтеграции этих рынков в единый, в основном нерегулируемый, глобальный рынок. В результате этой реинтеграции и дерегуляции мировые частные финансы - «высокие финансы», как их называли в XIX веке, «подобно фениксу, восставшему из пепла… взлетели и достигли новых высот власти и влияния в делах наций» (Cohen 1996, p. 268).

Это воскрешение мировых «высоких финансов» сопровождалось параллельным воскрешением давно дискредитированной доктрины саморегулирующегося рынка, которую уже Карл Поланьи (Polanyi 1957, ch. 12 - 13) недвусмысленно называл «типичным либеральным кредо». С распространением этих идей энергичные попытки национальных правительств регулировать производство и распределение мировых денег постепенно сходили на нет, давая таким образом новый импульс к сокращению госрегулирования и глобальной реинтеграции финансовых рынков. Финансовая система, которая появилась в результате этого двойного воскрешения, была на самом деле не более «глобальной», чем предыдущая Бреттон-Вудская система. Итак, термин «глобализация» был введен в оборот главным образом для обозначения «перехода от иерархической глобальной системы, политически контролируемой США, к другой системе, которая была бы более децентрализованной и координируемой рынком, что делало финансовое положение капитализма гораздо более неопределенным и менее стабильными» (Harvey 1995, p. 8).

Внимание тем более оправдано ввиду того факта, что переход был связан с двумя другими эпохальными событиями: внезапным распадом СССР как одной из двух глобальных военных супердержав и более постепенным, но все же необычайно быстрым подъемом Восточной Азии как индустриальной и финансовой силы глобального значения. Взятые одновременно, эти два события обеспечивают дополнительное доказательство в поддержку представления о том, что источники богатства, статуса и власти в современном мире переживают некоторые фундаментальные изменения.

С одной стороны, внезапный крах СССР, вне всякого сомнения, высветил то, что было уже присуще более постепенному и менее масштабному процессу ухудшения позиций США в финансовой сфере, а именно насколько уязвимыми перед силами глобальной экономической интеграции оказались даже самые крупные военно-промышленные комплексы в мировой истории. С другой стороны, несмотря на недавние неудачи, удивительная экономическая экспансия Восточной Азии продемонстрировала, что силы глобальной интеграции не обязательно подрывают государства. Однако государства, которые испытали наибольший подъем своей мощи, не соответствуют широко распространенному образу государств-наций. Некоторые являются городами-государствами - одно суверенное (Сингапур) и одно полусуверенное (Гонконг). Другие представляют собой полусуверенные военные протектораты США - Япония, Южная Корея и Тайвань, как их охарактеризовал Брюс Каммингс (Cumings 1997). И все они не имеют глобального военного значения и изрядно удалены от традиционных центров власти западного мира. Таким образом, глобализация может быть неверным определением того, что происходит в действительности. Однако те значительные сдвиги, которые вытекают из употребления данного термина, бросают серьезные вызовы устоявшимся способам мышления о нашем мире.

Историческая макросоциология осмысливает глобализацию

В тот же период, когда глобализация преобразовывала мир, североамериканская макросоциология была сама трансформирована появлением двух новых теоретических школ. Первая из них получила организационное закрепление в качестве Секции сравнительной и исторической социологии (СИС), а другая - Секции политической экономии мир-систем (ПЭМС) Американской социологической ассоциации. Обе школы были нацелены на мобилизацию исторического знания для решения макросоциологических проблем, однако они радикально различались по способам определения основных сфер своего анализа.

Под лозунгом «Возвратим государство назад» - Bringing the State Back In - приверженцы СИС в качестве основной единицы анализа начали рассматривать отдельное государство и его структуры. Именно к их анализу они обращались в поисках обобщений относительно как общих характеристик, так и причин наблюдаемых пространственно-временных вариаций. Специалисты ПЭМС, напротив, как правило, обращались к анализу системы государств, вытекающей из межгосударственного разделения труда. Именно такие системы государств выступали для ПЭМС основной единицей анализа и ключом к пониманию принципов взаимозависимости отдельных компонентов системы и пространственно-временной вариации среди них. Хотя несколько исследователей и попытались преодолеть этот методологический раскол, в общем и целом, основной мейнстрим той и другой школы исторической макросоциологии развивался практически в полной изоляции друг от друга и без всякого понимания того, что разные проблемы требуют и разных единиц анализа.

На первый взгляд могло бы показаться, что глобализация бросила больший вызов макросоциологии СИС, а не ПЭМС. Разве глобализация не размывает внутреннюю структуру и независимость отдельных государств, из которой исходит макросоциология СИС? Разве не переключает всеобщее внимание на транснациональную взаимосвязанность процессов образования государства и процессов накопления капитала, на анализе которых основывается макросоциология ПЭМС? Понятно, что специалисты в ПЭМС не стеснялись в выдвижении подобных претензий.

«Сегодня фразы „мировая экономика“, „мировой рынок“ и даже „мир-система“ являются избитыми фразами, срывающимися с уст политиков, комментаторов средств массовой информации, а также безработных. Но немногие знают, что самым значимым источником, давшим жизнь этим выражениям, была работа, начатая социологами в начале 70-х гг. ХХ века….Они [мир-системные социологи] не только почувствовали глобальный характер экономических взаимосвязей 20 лет назад, до того как это вошло в широкий общественный дискурс, но и поняли, что многие подобные взаимоотношения уходят своими корнями в прошлое, как минимум, пятисотлетнее. В течение этого времени народы земного шара стали связанными в одно единое образование: современную мир-систему» (Chase-Dunn and Grimes 1995, pp. 387 – 388; см. также: Friedmann 1996, p. 319).

Отсюда также понятно, почему представители СИС менее охотно затрагивали проблемы, которые выдвигала глобализация для их основной единицы анализа. В новом обзоре сравнительных исследований социальных революций спустя пятнадцать лет после опубликования своего знаменитого исследования в данной области Теда Скочпол (Skocpol 1994) даже не упоминает глобализацию в качестве проблемы (или не проблемы) для государствоцентрированной методологии, которую она так яростно защищала. Питер Эванс, еще один видный представитель СИС, хотя и выступил против возрождения неоутилитаристских теорий «минимального государства», но только для того, чтобы снова отвести государству центральную роль в экономическом развитии и макросоциологическом анализе (Evans 1995; Kohli et al. 1995).

Оба вида заявлений - о том, что глобализация продемонстрировала обоснованность макросоциологии ПЭМС, или о том, что она не подорвала законности макросоциологии СИС - во многом справедливы. Тем не менее ни одно из них не осталось не оспоренным в пределах породившей их школы. Далеко не приветствующий популярность мир-системной терминологии Иммануил Валлерстайн предупредил коллег-макросоциологов ПЭМС, что эта семантическая экспансия.для совершенно иных, противоположных [по отношению мир-системному анализу] целей… может привести к серьезной путанице в научной среде и, еще хуже, привести к беспорядку, который вообще подорвет нашу способность разрешения выдвинутых проблем. (Wallerstein 1996, p. 108). Со своей стороны, Чарльз Тилли предупредил своих коллег-макросоциологов СИС, что глобализация представляет серьезную угрозу для основных предпосылок их исследовательской методологии, потому что «система отдельных, четко очерченных суверенных государств, которые долго служили ее скрытым основанием, быстро распадается» (Tilly 1995a, pp. 3 – 4).

Более важным является тот факт, что, как показывает недавняя полемика между Тилли и Валлерстайном, у каждого варианта исторической макросоциологии в осмыслении глобализации в качестве важной макросоциологической проблемы есть свои провалы и свои находки. В статье, после которой и последовал обмен мнениями, Тилли определяет глобализацию как «увеличение в географическом диапазоне локально последовательных социальных взаимодействий, особенно, когда это увеличение распространяет существенную часть всех взаимодействий через международные или межконтинентальные границы». Он предполагает, что в течение прошлого тысячелетия именно таким образом и возникли, как минимум, три волны политической и экономической глобализации. Первая волна прошла в XIII столетии, когда образование Монгольской империи создало условия для появления афро-евразийской мировой торговой системы, детально проанализированной Джанет Абу-Луход (Abu-Lughod 1989). Вторая - в XVI столетии, «когда европейская коммерческая и военная экспансия соединила Индийский океан с Карибским морем густой сетью обмена и господства». И третья - в XIX столетии, .когда империалистическая лихорадка подчинила четыре пятых мирового земного пространства господству европейских народов. (Tilly 1995b, pp. 1 – 2).

Тилли продолжает свой анализ, предлагая список из девяти пунктов, которые, как ему кажется, представляют обстоятельное доказательство того, что мы, возможно, переживаем новую волну глобализации. В его последующем обсуждении влияния этой новой волны глобализации на права и достижения рабочего класса он противопоставляет ее предыдущей волне по воздействию на современное национальное государство, его силу и эффективность. В ходе волны XIX века, начинающейся примерно в 1850 г., государства (в основном европейские и западные, которые и являются, собственно, предметом обсуждения в дискуссии Тилли) значительно усовершенствовали свои способы влияния на технологические инновации, занятость, инвестиции и финансы. Это произошло за счет более энергичного вмешательства государства (через мониторинг и контроль) в процессы накопления, движения и перемещения капитала, товаров, людей и идей внутри и за пределами национальных границ. В ходе нынешней волны, государства, напротив, теряют свою способность контролировать и управлять такими фондами и потоками, а также, соответственно, и проводить эффективную социальную политику. «Транснациональные корпорации, международные банковские синдикаты и крупные криминальные структуры непосредственно принимают участие в некоторых из этих изменений, но они также вытекают и из появления таких наднациональных образований, как ЕС» (Tilly 1995b, pp. 14 – 18).

В своем ответе Валлерстайн утверждает, что, в основном, он полностью согласен с изображенной Тилли картиной, за исключением двух тесно связанных вопросов. Во-первых, Валлерстайн отвергает тезис о том, что «источником упадка сильного государства является подъем „мощных наднациональных организаций“, немало из которых представляют собой транснациональные корпорации». Согласно его точке зрения, мощные наднациональные организации, такие как МВФ, существуют потому, что существуют мощные государства, которые поддерживают их. Что более важно, «транснациональные корпорации занимают сегодня ту же самую структурную позицию в отношении государств, как и все их мировые предшественники, начиная с Фуггеров и голландской Ост-Индской компании, и заканчивая манчестерскими мануфактурами XIX века. И те и другие нуждаются в государствах и ведут с ними борьбу. Они нуждаются в поддержке государства для обеспечения глобальных попыток монополизации и, следовательно, гарантирования более высокого уровня прибыли, так же как и для содействия в ограничении требований трудящихся классов. С другой стороны, они борются с государством как защитником устаревших интересов или против его чрезмерной чувствительности к требованиям рабочих. Я не вижу никаких существенных отличий в этом отношении в 1994 году по сравнению с 1894, 1794 или даже 1594 годом. Да, сегодня есть факсы, которые действуют быстрее, чем телеграф, функционирующий быстрее, чем посыльные. Но ведь основные экономические процессы остаются теми же самыми… Что изменилось за последнее время - так это не экономика мир-системы, а ее политика» (Wallerstein 1995, pp. 24 – 25).

Здесь Валлерстайн переходит ко второму своему главному разногласию с Тилли. Свертывание функций государства, инициированное Тэтчер и Рейганом, не было реакцией на снижение эффективности государственных действий в контексте роста наднациональных и межнациональных организаций, на чем настаивает Тилли. Напротив, это было скорее реакцией «на возросшую эффективность государственного перераспределения, что вызвало попытку ограничить государство и делегитимировать его редистрибутивные функции… Дело было не в том, что государства тратили деньги впустую, а в том, что тратили они слишком много». А происходило это потому, что «объединенные требования стран Третьего мира (относительно малые в расчете на одного человека, но не на все население) и западного рабочего класса (не очень большие с учетом относительно небольшого количества людей, но весьма значительные в расчете на одного человека) «намного превышали то, что мог обеспечить мировой капитализм (Wallerstein 1995, pp. 25 – 26).

Как мы увидим в следующей части статьи, первое разногласие Валлерстайна с Тилли указывает на теоретические схемы, которые должны быть заново переосмыслены специалистами ПЭМС, в то время как второе разногласие указывает на положения, которые нуждаются в дополнительной проработке уже представителями СИС. Однако прежде чем мы продолжим, позвольте заметить, что эти разногласия возникают в контексте базового консенсуса со стороны обоих направлений по поводу того, что глобализация не является столь беспрецедентным феноменом, как считает большинство исследователей, и что понимание смысла и перспектив данного явления требует временного горизонта, который охватывает скорее столетия, чем десятилетия. Это согласие само по себе является важной общей почвой, на которой два варианта исторической макросоциологии могут объединить свои силы, чтобы понять, что собой представляет нынешняя волна глобализации.

Также многообещающим является обмен ролями, возникший после обмена мнениями. Тилли, чья историческая макросоциология была прямо основана на национальных государствах как основных единицах анализа, так серьезно воспринимает появляющиеся институты мирового капитализма, что отклоняет отстаиваемое ранее положение о значении национальных государств как основной движущей и созидающей силы современного мира. Валлерстайн, чья историческая макросоциология таким же образом была основана на мировой капиталистической системе как основной единице анализа, поддерживает идею сохраняющейся значимости национальных государств до такой степени, что отклоняет принципиальную новизну появляющихся институтов мирового капитализма. Нам не следует слишком переоценивать эту перестановку, потому что Тилли также всегда осознавал важность мирового капитализма в процессах возникновения национальных государств, как, с другой стороны, и Валлерстайн, который в процессах формирования и экспансии мирового капитализма всегда отводил важную роль национальному государству (я думаю, даже несколько большую, чем оно заслуживает). С учетом этого данная перестановка может все-таки приниматься как свидетельство потенциальной бреши в той стене методологического противостояния, которая очень долго разделяла школы СИС и ПЭМС между собой.

Что же такое глобализация?

Чтобы понять, что такое глобализация, и получить некоторое понимание возможных и вероятных результатов взаимосвязанных процессов и событий, которые подразумевает это понятие, мы должны понимать три вещи. Во-первых, мы должны понимать, что же в действительности является новым в нынешней волне глобализации по сравнению с более ранними ее волнами. Во-вторых, нам нужно понимание того, каким образом действительные новации, если таковые вообще имеются, могут быть вписаны в предполагаемую эволюционную модель последовательных волн глобализации. И, наконец, нам необходимо точно знать, действительно ли (а если да, то каким образом) новации, которые не укладываются в нее, могут предположительно вести и к отходу от прошлых моделей воспроизводства и развития капитализма.

В представлении моих собственных предварительных ответов на эти вопросы, я сосредоточусь на трех проблемах, которые, как мне кажется, требуют глубокого обдумывания со стороны одной или обеих школ исторической макросоциологии. Первые два вопроса относятся к разногласиям между Валлерстайном и Тилли: необходимо выяснить, во-первых, сохранилась ли сегодня та же структурная позиция ведущих деловых организаций мирового капитализма в отношении государств, какой она была начиная с XVI века, и во-вторых, являются ли действительные новации нынешней волны глобализации тем препятствием, о которое споткнулись доминирующие институты мирового капитализма перед лицом объединенных требований рабочего класса Запада и народов Третьего мира. Третий вопрос затронут только мимоходом в дискуссионной статье Тилли и совсем не присутствует в ответе Валлерстайна, но, вероятно, он наиболее важен. Это вопрос, возникший в связи с видимым перемещением эпицентра глобальной экономики в Восточную Азию, где он и находился во время первой волны глобализации по списку Тилли.

Чтобы разрешить первую проблему, макросоциологи ПЭМС должны быть готовы переосмыслить то, что многие из них расценивают как квинтэссенцию мир-системной теории. Это положение о том, что структуры мировой капиталистической системы, несмотря на их экстраординарную географическую экспансию, остались в той или иной степени теми же самыми, какими они были во времена их появления в „длинном XVI столетии“. Данное положение оказалось весьма продуктивным на первоначальных этапах формирования макросоциологии ПЭМС. Однако чем больше я работал над этим вопросом, тем больше убеждался в том, что данная гипотеза не подтверждается более внимательным историко-эмпирическим анализом и, что еще хуже, она не дает нам возможности проникнуть в само сердце динамики капитализма как в прошлом, так и в настоящем.

Как я доказывал и обосновывал в другой своей работе (Arrighi 1994), мы действительно можем обнаружить воспроизводство одной и той же модели взаимоотношений между государством и капиталом, начиная с самых ранних стадий формирования мировой капиталистической системы вплоть до настоящего времени. Эта модель включает в себя периодически возобновляемые периоды финансовой экспансии, в ходе которой ведущие капиталистические организации данной эпохи пытаются изъять растущую часть поступающих наличных денежных потоков из торговли и производства, переключив свою деятельность на займы, кредитование и финансовые спекуляции. Во все периоды финансовой экспансии - от ренессансной Флоренции и до эпохи Рейгана - переход от доминирования торговли и производства к доминированию финансов становился прибыльным из-за интенсификации межгосударственной конкуренции за все более подвижный капитал. Если не брать во внимание масштаб и размах конкуренции, а также быстродействие технических средств, применяемых в финансовых сделках, то базовый политико-экономический процесс в этом отношении в конце ХХ века остался таким же, каким он был одно, два, четыре или даже шесть столетий назад.

Тем не менее периоды финансовой экспансии не являются выражением неизменных структурных отношений между государствами и капиталом. Наоборот, они сигнализируют о начале фундаментальной реструктуризации этих отношений. Они, по словам Фернана Броделя, «признак осени» основных достижений капитализма данной эпохи (Arrighi 1984, pp. 246). Они являются таким «сезоном года», когда ведущие организационные центры мирового капитализма пожинают плоды своего лидерства, и в то же время периодом, когда их постепенно начинают теснить на командных высотах мирового капитализма новые растущие лидеры. Таким образом, например, в возглавляемой Генуей финансовой экспансии второй половины XVI в. города-государства, такие как Венеция, и транснациональные торговые диаспоры (те же генуэзцы) постепенно утратили свою центральную позицию в процессах накопления капитала во всемирном масштабе. Через некоторое время их место было занято первым прообразом государства-нации - Объединенными провинциями (Голландией) и ее колониальными торговыми компаниями, которые постепенно потеряли свою ведущую роль именно в период голландской финансовой экспансии XVIII века. Новым организующим центром стала Великобритания с мировой колониальной империей снаружи и мировой деловой сетью внутри. Но как только эти правительственные и деловые институты достигли своего апогея в британской финансовой экспансии конца XIX – начала XX веков, их также начал вытеснять с командных высот капитализм Соединенных Штатов, гигантской страны континентального масштаба, защищенной поясом из транснациональных корпораций и внешних военных баз (Arrighi 1994, pp. 13 – 16, 74 – 84, 235 – 358, 330 – 331).

В этом контексте повторяющееся появление новых ведущих комплексов правительственных и бизнес-организаций, которые являются более мощными как в военном, так и в материальном отношении, чем комплексы, которые они вытесняют, является ключевым аспектом экспансии мирового капитализма со времен его скромного зарождения в позднесредневековой Европе до сегодняшних всеобъемлющих глобальных измерений. Появление транснациональных корпораций как ключевых компонентов американского капиталистического комплекса также является частью этой модели. Но вопрос, поднятый Тилли, заключается в том, становятся ли они в период нынешней американской финансовой экспансии той силой, которая скорее подрывает, чем укрепляет потенциал национальных государств вообще и США - в частности.

Самый подходящий путь решения этой проблемы - это сравнение транснациональных корпораций с их ближайшим аналогом в капиталистической истории - колониальными акционерными компаниями XVII-XVIII веков. В этом сравнении сразу же можно выделить два различия. Во-первых, в то время как колониальные акционерные компании фактически наполовину принадлежали правительству, специализируясь территориально на монополизации коммерческих возможностей в неевропейском мире от имени государства, которое им покровительствовало, ТНК являются скорее функционально специализированными бизнес-организациями, действующими поверх границ государств. Во-вторых, в то время как существование колониальных компаний зависело исключительно от эксклюзивных торговых привилегий, предоставленных метрополией, ТНК утвердились и размножились прежде всего за счет конкурентоспособности их управленческих иерархий.

Взятые вместе, эти два различия направили развитие двух разновидностей корпоративного капитализма по противоположным путям, которые разошлись настолько, насколько оказалось противоположным их взаимоотношение с собственным государством. Благодаря своей территориальной специализации и наличию исключительных полномочий колониальные торговые компании всех европейских наций всегда были не очень многочисленны (не более десятка) и все они были и остались инструментом европейских государств в неевропейском мире во времена, когда сами европейские государства были все еще слабы по мировым стандартам. Хотя большинство из них многое не довели до конца, имперское наследие, оставленное, к примеру, английской Ост-Индской компанией, само по себе стало решающим фактором в глобальной экспансии британского и вообще западного господства в XIX веке.

Число транснациональных корпораций, работающих в эпоху американской гегемонии, напротив, является несравнимо бoльшим благодаря их транстерриториальности и функциональной специализации в значительно расширенной мировой экономике. Более того, за последние годы их число возрастало достаточно быстро - согласно некоторым оценкам, с 10 тыс. в 1980 году до 30 тыс. в начале 90-х годов ХХ века (Stopford и Dunning 1983, p. 3; Ikeda 1996, p. 48). Первоначально эта новая разновидность корпоративного бизнеса играла некоторую роль в поддержке и расширении американского мирового могущества, которая мало чем отличалась от роли, которую играли колониальные торговые компании в XVII-XVIII вв. в случаях голландской и британской гегемонии (Gilpin 1975, p. 141 – 142). Однако вскоре их распространение привело к неприятным последствиям для американского могущества. Это случилось в тот момент, когда американское правительство наиболее нуждалось в «урезании» тех притязаний, которые американские ТНК выдвинули в качестве причитающейся им доли мировых ресурсов и доходов. И это все происходило тогда, когда резко обострился фискальный кризис американского.государства военного и социального благосостояния. (warfare-welfare state), усиленный под воздействием вьетнамской войны и движения за гражданские права в США. По мере углубления кризиса увеличивающаяся доля денежных потоков американских корпораций вместо того, чтобы быть возвращенной обратно в США, направлялась на оффшорные денежные рынки, ускоряя крах контролируемой Америкой Бреттон-Вудской валютной системы (Arrighi 1994, pp. 300 – 308).

Короче говоря, конечно же, Валлерстайн не возражал бы против тезиса, что существует множество доказательств в поддержку Тилли о том, что непрерывный рост количества и разнообразия ТНК представляет собой нечто новое в отношениях между государством и капиталом. Так или не так, но транснациональные корпорации, как и их предшественники, в той или иной степени «нуждаются» в государстве, и даже более того - во многих случаях они не могут без него обойтись. Однако, с другой стороны, невольным результатом быстрого распространения ТНК является явное сужение возможностей западных национальных государств, что представляет собой резкий контраст по сравнению с положением до и во время предшествующей волны глобализации XIX века. Тем не менее из этого отнюдь не следует, что упадок национального государства был главной движущей силой, стоящей за тэтчеро-рейгановским наступлением на права рабочих через возрождение неоутилитаристской доктрины «минимального государства». Напротив, в этом втором вопросе именно точка зрения Тилли, а не Валлерстайна, не выдерживает проверки подробным историко-эмпирическим исследованием, и скорее макросоциологи СИС, а не ПЭМС, должны многое в своих построениях переосмыслить и обдумать заново. Мне кажется, что чаша весов с доказательствами склоняется не в пользу Тилли из-за трех важнейших моментов. Если вы любите зрелых женщин, как сексапильных МИЛФ, так и просто женщин старше лет 30, а также, если вам нравятся различные виды секса с ними, тогда вам наверняка придется по вкусу такая категория порно, как "милфы" . Секс со зрелыми - это как правило жесткое порево, поскольку партнеры, принимающие в ней участие, это люди, обладающие богатым сексуальным опытом. Да и что говорить: милфы созданы для тех, кому постоянно мало секса.

Во-первых, возрождение неоутилитаристских доктрин не может рассматриваться как некая принципиальная новизна конца ХХ столетия, именно потому, что оно действительно является всего лишь возрождением . Более того, это возрождение как раз тех доктрин, которые стали главенствующими в западном мире именно во второй половине XIX столетия - во времена, когда, по мнению Тилли, западные государства скорее расширяли свои полномочия, чем сокращали их. И наконец, 100 лет назад эти доктрины не являлись (и не воспринимались рабочими) наступлением на их права и условия жизни, доказательством чему являлась поддержка, которую британский рабочий класс и Лейбористская партия оказывали британской политике односторонней свободной торговли. Ясно, что либо неолиберальные лозунги, возродившиеся в 80-е гг. XX века, означают нечто совершенно отличное от того, что они подразумевали вначале, 100 лет назад, либо данное возрождение не может быть приписано историческим обстоятельствам (свертыванию полномочий национальных государств на Западе), представляющим собой совершенно противоположное тому, что происходило 100 лет назад.

Во-вторых, массовое бегство капитала в оффшорные зоны, которое в конце 60-х гг. XX в. способствовало дезинтеграции Бреттон-Вудской валютной системы, произошло в период резкого роста уровня массового потребления в Первом мире и бурных перемен (национального самоопределения и перехода к социально-экономическому развитию) в Третьем мире. В период этого бегства транснациональные корпорации фактически выразили вотум недоверия способности США и их европейских союзников не допустить, под напором этого двойного давления, серьезного падения прибыльности их глобальных операций. Невольным результатом вотума недоверия стало дальнейшее ослабление этой способности и последовавшее за ним всеобщее понимание того, что американский мировой порядок переживает серьезный кризис. Тем не менее в течение большей части 70-х гг. ХХ в. доминирующей силой в динамике кризиса оставались социальные движения Первого и Третьего мира, которые добивались признания, обещая переход к Новому курсу в глобальном масштабе, который подорвет американский мировой порядок (ср.: Arrighi 1982; Arrighi, Hopkins and Wallerstein 1989; Arrighi 1994).

Наконец, вопреки своей риторике «минимального государства», ответом Тэтчер и Рейгана на кризис 70-х гг. ХХ в. являлось не «уменьшение государства» из-за «снижающейся эффективности государственных действий», как считает Тилли. Отнюдь не «уменьшая государство», правительство США под руководством Рейгана накапливает самый большой национальный долг за всю историю США; и именно этот долг, в большей степени, чем что-либо еще, связывает сегодня руки американскому правительству как внутри страны, так и за рубежом. Именно для восстановления доверия все более транснационального и подвижного капитала главное острие ответного тэтчеро-рейгановского удара было направлено на поиск такой замены раздувшемуся государству Запада, которая могла бы слегка спустить социальное давление рабочих Первого мира и народов Третьего мира. Попытка была в значительной степени успешна, но ее ценой стало дальнейшее разрушение того, что осталось после мирового порядка при Холодной войне. Это разрушение включило в себя и быстрое распространение новых форм военных действий, предполагающих использование отнюдь не дисциплинированных национальных армий прошлой эпохи, что Тилли совершенно верно идентифицировал в качестве наиболее важных признаков общего ослабления государственного потенциала (см. эпилог в Arrighi 1994; Tilly 1995b, pp. 17 – 18).

Подводя итог, можно сказать, что наступление на права трудящихся, которое характеризует настоящую волну глобализации, может быть объяснено факторами всемирно-исторического масштаба, что радикально отличает ее от обстоятельств происхождения предшествующей волны глобализации XIX века. Хотя присутствие большого и все возрастающего количества разнообразных транснациональных корпораций является действительно достаточно новым явлением, но совсем не оно объясняет принципиальное различие этих волн. Для того чтобы понять, например, природу и последствия данного наступления на завоевания социального государства, мы должны сосредоточиться на изменениях во властных отношениях, которые произошли не между государством и капиталом, а между Западом и «незападным» миром в целом. То есть мы должны обратить свое внимание прежде всего на факт того, что в период глобализационной волны XIX века власть западных государств над «незападным» миром была весьма сильной и все более укрепляющейся, тогда как при настоящей волне она принципиально слабее и имеет явную тенденцию к дальнейшему своему снижению.

Это то различие, которое макросоциологи СИС так до сих пор не могут уловить, и для понимания которого им необходима корректировка всей своей исследовательской методологии. Для СИС она все еще основывается на предположении, что государства (прежде всего западные, которые представляли для нее основной интерес) являются отдельными, четко очерченными единицами, чьи характеристики определяются в основном тем, что происходит внутри этих единиц или при их взаимной конкуренции. Являясь полезным при определении общей характеристики и принципов пространственно-временной вариации национальных государств, это предположение «перекрыло» для макросоциологии СИС понимание двух базовых обстоятельств, определивших пути образования государств в эпоху Модерна. Во-первых, того, что на протяжении всей современной эпохи властные отношения западных государств внутри и между собой были в значительной степени сформированы под влиянием их взаимодействия с «незападным» миром. Во-вторых, того, что и западные, и «незападные» государства являются, прежде всего, результатом процесса бурного завоевания мира европейскими государствами. Этот процесс получил наиболее явное воплощение как раз в выделенных Тилли второй и третьей волнах глобализации, при этом начало обратного процесса стало наиболее важной и принципиальной особенностью нынешней волны. Как можем мы понять волну глобализации XIX века, во главе которой находилась Великобритания, без того, чтобы не принять во внимание наличия под ее контролем гигантской Индии? И наоборот, не являются ли многие из проблем, с которыми столкнулись США в ходе нынешней волны глобализации, следствием того, что в отличие от Великобритании, переживавшей волну глобализации в XIX веке, у США нет такой «Индии», которая покрыла бы их баланс платежного дефицита и снабдила бы военными и людскими ресурсами, необходимыми для управления миром?

Заключение

Завершая данную статью, я хотел бы указать на последний вопрос, который так и не был поднят в ходе дискуссии Тилли и Валлерстайна, но который является наиболее важным для понимания предполагаемых последствий нынешней волны глобализации. Эта проблема находится в центре последней книги Андре Гундера Франка (Frank 1998), но впервые она была поднята в рамках макросоциологии ПЭМС Джанет Абу-Луход при исследовании того, что Тилли определяет как первую волну глобализации прошлого тысячелетия. На последних страницах своей книги она пишет, что не очень ярко выраженная и не очень интенсивная волна глобализации XIII века, может более чем что- либо еще помочь нам в понимании нашего будущего (AbuLughod 1989, pp. 369 – 372).

Дело в том, что в ходе именно первой волны глобализации европейские государства постепенно завоевали мир и превратили его в новую, более плотно связанную систему, ядром которой стала Европа. Хотя непосредственный центр расширяющейся системы «мигрировал» от страны к стране и в конечном итоге оказался в Северной Америке, «он оставался в пределах общей культурной зоны, в которую не входили государства Африки, Латинской Америки и Азии, - пишет Абу-Луход. - И хотя основные экономические и политические институты ядра системы и подверглись существенным преобразованиям, в целом они, однако, остались в пределах западной культурной традиции». Социальные науки превратились в часть этой традиции и стали настолько зацикленными на «изучении характеристик и эволюции именно этой „современной“ мир-системы, что мы не готовы к пониманию того, что, по нашему ощущению, может быть ее концом или, по крайней мере, ее радикальным преобразованием» (Abu-Lughod 1990, pp. 281 – 282).

Ощущение того, что нас ждет некий радикальный сдвиг, часто затмевается тем, что «многие бывшие европейские колонии в Африке и на Ближнем Востоке, обретя независимость после Второй мировой войны, фактически стали занимать более низкое место в мировой системе» (Abu-Lughod 1989, p. 370). После того как это было написано, это чувство было еще более затуманено самопровозглашенным «триумфом Запада» в Холодной войне - претензией, которая упускает из виду факт того, что СССР был такой же частью западной культурной традиции, что и США, и что Холодная война была, прежде всего, гражданской войной Западного мира . Но несмотря на все это, как отмечалось ранее, ослабление силы многих «незападных» государств и дальнейшая централизация властных ресурсов на историческом Западе сопровождалась одновременным экономическим подъемом государств, значительно более удаленных от традиционных западных центров силы, что не имеет прецедентов в современности. Этот подъем все еще во многом не стабилен, доказательством чему является продолжающийся финансовый кризис в Восточной Азии. Но кризисы такого рода были типичны для периода возникновения всех центров мирового капитализма, включая США во время и после краха 1929 – 1931 гг. (Arrighi, Silver et al. 1999).

Как считает сама Абу-Луход, будучи все еще в зародышевом состоянии, это изменение может быть признаком того, что.старые преимущества, которые лежали в основе гегемонии Запада, рассеиваются. (Abu-Lughod 1989, pp. 370 – 371). Хотя централизация средств массового поражения в руках США беспрецедентна, у Соединенных Штатов нет ни человеческих, ни финансовых ресурсов, необходимых для того, чтобы преобразовать ее в эффективное мировое могущество. И хотя ни одно из государств Восточной Азии, которые разбогатели под щитом гегемонии США, все еще не может бросить вызов США в военном отношении, также справедливо и то, что ни одно из них не готово выдать карт-бланш, не говоря уже о пролитии крови, для защиты и сохранения американского военного превосходства.

Вместо того чтобы наблюдать обычный синтез высшей военной и финансовой власти, характерный для всех прошлых случаев смены лидерства в эшелонах мирового капитализма, мы являемся свидетелями беспрецедентного раскола, в ходе которого глобальное военное превосходство остается в руках угасающего западного гегемона, а мировая финансовая власть переходит в руки Восточной Азии (см. эпилог: Arrighi 1994). При таких обстоятельствах, перефразируя Абу-Луход, действительно трудно представить, что эпоха западной гегемонии будет заменена новой формой мирового завоевания. И, действительно, более вероятным кажется «возвращение к относительному балансу множества центров, существовавших в мировой системе XIII века». Такое возвращение неизбежно требовало бы «перехода к другим правилам игры или, по крайней мере, повлекло бы конец правил, установленных Европой в XVI веке» (Abu-Lughod 1989, p. 371).

Обе школы исторической макросоциологии мало говорят о том, какими могут быть эти правила, и о том, как контролировать процесс, который может в конечном итоге их породить. Я думаю, это объясняется тем, что обе школы пытались поместить нынешний подъем Восточной Азии в непригодные для этого теоретические схемы. Возможно, пришло время опробовать противоположную стратегию, то есть переосмыслить эти схемы в свете перемещения центра глобальной экономики в Восточную Азию.

Перевод с английского Н. Винниковой под редакцией А. Фисуна

Библиография

Abu-Lughod, Janet (1989), Before European Hegemony. The World System A. D. 1250 – 1350 , New York: Oxford University Press.

Abu-Lughod, Janet (1990), «Restructuring the Premodern World-System», Review , XIII, 2, 273 – 286.

Arrighi, Giovanni (1978), The Geometry of Imperialism. The Limits of Hobson’s Paradigm, London: Verso.

Arrighi, Giovanni (1982), «A Crisis of Hegemony», in S. Amin, G. Arrighi, A. G. Frank and I. Wallerstein, Dynamics of Global Crisis , New York: Monthly Review Press, 55 – 108.

Arrighi, Giovanni (1994), The Long Twentieth Century. Money, Power and the Origins of Our Times, London: Verso.

Arrighi, Giovanni, Terence Hopkins and Immanuel Wallerstein (1989), Antisystemic Movements , London: Verso.

Arrighi, Giovanni, Beverly Silver et al. (1999), Chaos and Governance in the Modern World System , Minneapolis, MN: University of Minnesota Press.

Braudel, Fernand (1984), The Perspective of the World , New York: Harper and Row.

Chase-Dunn, Christopher and Peter Grimes (1995), «World-Systems Analysis», Annual Review of Sociology , XXI, 387 – 417.

Cohen, Benjamin (1996), «Phoenix Risen. The Resurrection of Global Finance», World Politics , XLVIII, 268 – 96.

Cumings, Bruce (1997), «Japan and Northeast Asia into the 21st Century», in P. J. Katzenstein and T. Shiraishi, eds., Network Power. Japan and Asia , Ithaca, NY: Cornell Univ. Press, 136 – 68.

Evans, Peter (1995), Embedded Autonomy: States and Industrial Transformation , Princeton, NJ: Princeton University Press.

Frank, Andre Gunder (1998), ReORIENT. Global Economy in the Asian Age , Berkeley, CA: University of California Press.

Friedmann, Harriet (1996), «Prometheus Rebound», Contemporary Sociology , XXV, 3, 319 – 22.

Gilpin, Robert (1975), U. S. Power and the Multinational Corporation , New York: Basic Books.

Harvey, David (1995), «Globalization in Question», Rethinking Marxism , VIII, 4, 1 – 17.

Ikeda, Satoshi (1996), «World Production», in T. K. Hopkins, I. Wallerstein et al, The Age of Transition. Trajectory of the World-System 1945 – 2025 , London: Zed Books, 38 – 86.

Kindleberger, Charles (1969), American Business Abroad , New Haven, CT: Yale University Press.

Kohli, Atul et al (1995), «The Role of Theory in Comparative Politics. A Symposium», World Politics , XLVIII, 1 – 49.

Polanyi, Karl (1957). The Great Transformation: The Political and Economic Origins of Our Time. Boston, MA: Beacon Press.

Ruggie, John (1994), «Third Try at World Order? America and Multilateralism after the Cold War», Political Science Quarterly , CIX, 4, 553 – 70.

Skocpol, Theda (1994), Social Revolutions in the Modern World , New York: Cambridge University Press.

Stopford John M. and John H. Dunning (1983). Multinationals: Company Performance and Global Trends . London: Macmillan.

Tilly, Charles (1995a), «Macrosociology, Past and Future», Newsletter of the Comparative & Historical Sociology Section of the American Sociological Association, VIII, 1 – 2, 1 – 4.

Tilly, Charles (1995b), «Globalization Threatens Labor’s Rights», , No. 47, Spring, 1 – 23.

Wallerstein, Immanuel (1995) «Declining States, Declining Rights» , International Labor and Working Class History , No. 47, Spring, 24 – 27.

Wallerstein, Immanuel (1996), «The Rise and Future Demise of World-Systems Analysis», Review , XXI, 1, 103 – 112.

Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени Джованни Арриги

(Пока оценок нет)

Название: Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени
Автор: Джованни Арриги
Год: 2012
Жанр: Политика, политология, Экономика, Зарубежная деловая литература, Зарубежная образовательная литература

О книге Джованни Арриги «Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени»

У Вас в руках главная работа итальянского экономиста и исторического социолога Джованни Арриги. Чтение этого увесистого и не самого простого тома также займет время. Однако читать надо непременно.

Сегодня исследования Арриги выглядят одной из самых обоснованных и продуктивных альтернатив как общепринятым мнениям насчет глобальных трендов, так и левой критике глобализации. Арриги предлагает аналитически необычную и в то же время панорамную интерпретацию капитализма как волнообразно достраивающейся системы контроля (а не производства и не обмена) над рыночными отношениями и политикой государств. В исторической перспективе у Арриги встают на места и обретают системный, связный смысл очень многие явления.

На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу Джованни Арриги «Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени» в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

Скачать бесплатно книгу Джованни Арриги «Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени»

В формате fb2 : Скачать
В формате rtf : Скачать
В формате epub :

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

им. М.В. ЛОМОНОСОВА

СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

Курсовая работа на тему:

«Социологическая концепция Джованни Арриги»

Выполнил

студент дневного отделения

Кузьмин Роман Геннадьевич

Научный руководитель:

д.ф.н., доцент

Рахманов Азат Борисович

Москва, 2014 г.

Введение

Глава I. Основные положения мир-системной концепции

§1. Конституция мир-системы

Глава II. Капиталистический мир-экономика

§1. Особенности капиталистического мира-экономики

§2. Перспективы развития, грядущее капиталистического мира-экономики

Заключение

Библиографический список

Введение

В панораме социологии двадцатого и двадцать первого столетий пристальное внимание уделяется глобализации, как процессу взаимосвязи обществ, которые становятся все более взаимозависимыми и взаимоопосредующими. Концептуальные построения различных школ затрагивают все сферы ее проявления - экономическую, политическую, социальную, культурную - и позволяют выработать собственный взгляд на это противоречивое явление. Теория мир-системного анализа, разработанная Иммануэлем Валлерстайном, привела к возникновению научной школы (С. Амин, Дж. Арриги, Т. Хопкинс, К. Чейз-Данн и др.), в исследовательских рамках которой мировая система представляет собой единицу социального анализа. Многопрофильный, макро-масштабный подход к изучению мир-системы является революционным и находится в фокусе наблюдения современной социальной мысли.

Одним из ведущих представителей этой школы является Джованни Арриги (7 июля 1937 г. - 18 июня 2009) - итальянский социолог и экономист, который положил в центр своих исследований теорию исторического капитализма, рассматривающую его происхождение и глобальную эволюцию. Описывая системные циклы накопления, фазы производственной и финансовой экспансии, сменяющуюся гегемонию, Арриги разработал оригинальный взгляд не только на мир-систему в целом, но и на капиталистическую мировую экономику в частности, который находится под особым патронажем и взором мировой социально-экономической мысли. Арриги характеризуется высокой научной работоспособностью: им издано более 10 монографий и около 25 научных статей, органически сочетающих в себе историю, политологию, экономику и социологию. Энциклопедический размах его работ поражает читателя своим скрупулезным вниманием не только к фактам, но и к их анализу и интерпретации. Арриги по-новому читает знаменитую формулу Карла Маркса (Д-Т-Д"), пытается устранить недостатки теории Фернана Броделя, включает в свои труды изыскания Антонио Грамши, Йозефа Шумпетера, комментирует Дэвида Харви, открывает новые горизонты работ Иммануэля Валлерстайна.

Актуальность мир-системной теории вообще, и концепции Арриги в частности, обусловлена не только злободневностью и вызовом современного состояния глобального мира, но и закономерной эволюцией капитализма, включенного и опосредующего все международно-политические, экономические и социальные процессы. В свете многочисленных экономических кризисов, возникающих на мировой арене, политической нестабильности, локальных военных конфликтов, социального неравенства особенную необходимость приобретает не только выяснение причин, лежащих в основе этих событий, но и рассмотрение их эволюции в перспективе, т.е. прогнозирование. В фокусе мир-системного рассмотрения Арриги лежат именно эти процессы, и он дает им свою интерпретацию, собственное видение.

Социологическое наследие итальянского социолога следует рассматривать скорее в научно-популярном ключе, нежели в научно-методологическом, поэтому оно обладает рядом существенных недостатков, в социологическом контексте проявляющихся в отсутствии системности теории, её бессвязности и фрагментарности многих составляющих ее элементов, разбросанных по статьям и книгам, что, в свою очередь, не позволяет вычленить и методологически оформить ее в рамках единой мир-системной парадигмы.

Объектом данной курсовой работы является социологическая теория Дж. Арриги.

Предмет исследования - категории мир-системного анализа Арриги и особенности интерпретации современного мирового порядка в рамках данной теории.

Цель данной работы - осмыслить и описать основные положения социологической теории Дж. Арриги.

Для достижения данной цели были поставлены следующие задачи:

·описать мир-систему и её структурные элементы;

·определить сущность понятий "гегемония" и "системные циклы накопления" и их основные характеристики;

·выявить процесс становления капиталистической мир-системы;

·определить сущность понятия мир-экономики и рассмотреть базовые элементы ее структуры;

·рассмотреть кризис современной мир-системы;

·выявить возможные пути разрешения кризисной ситуации в капиталистической мир-экономике.

Структура данной работы включает введение, две главы, содержащие 4 параграфа, заключение и библиографический список. В первой главе рассматриваются теоретико-понятийные аспекты данной темы: мир-система, ее структура, гегемония и системные циклы развития. Вторая глава посвящена кризису современной мир-системы и выявлению альтернатив ее дальнейшего развития.

Глава I. Основные положения мир-системной концепции

§ 1. Конституция мир-системы

Представляется важным сделать акцент на том, что в основе данной работы лежит книга Арриги "Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени", в которой автор сфокусирован скорее на разработке концепции системных циклов накопления, нежели на самой конфигурации мир-системы как в исторической ретроспективе, так и на ее нынешнем этапе развития. Понятие системного цикла накопления выводится из броделевского представления о капитализме, как о верхнем слое в иерархии мировой торговли. Такое структурное ограничение не позволяет проследить, что происходит на нижних слоях этой иерархии (правда, если это не касается динамики самих системных циклов), в результате чего многое выпадает из поля зрения, или остается непроясненным, в том числе актуальные во многих миросистемных исследованиях отношения центра и периферии, рабочей силы в них, и, непосредственно, самого капитала.

Тем не менее, следуя логике школы мир-системного анализа, Джованни Арриги в своих исследовательских работах за единицу социального анализа полагает мировую систему, которую, однако, ни в одной из своих публикаций, изданных на русском языке, не подвергает детальному анализу и рассматривает её в привычном для всех глобалистов дихотомическом членении на "страны-ядра/страны золотого миллиарда/центр" и "страны третьего мира/периферию". Однако, в ряде изданных им работ (Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени) и статей ("1989-й как продолжение 1968-го", "Неравенство в доходах на мировом рынке и будущее социализма", "Утрата гегемонии II") можно обнаружить характерные черты рассматриваемой им мир-системы.

В пространственно-временном отношении мир-система характеризуется наличием системного хаоса, угрожающего стабильному образу жизни, как господствующим в мир-системе классам, так и угнетенным. Системный хаос дестабилизирует систему, проникая во все сферы ее существования, и предполагает за собой санкционированное требование системного порядка со стороны всех составляющих её структур. В системный хаос вписан действующий режим накопления (именуемый Арриги системным циклом накопления), находящийся на определенной фазе/стадии своего развития (материальной или финансовой стадии экспансии). В межгосударственной системе действующий режим накопления характеризуется масштабом, охватом и сложностью. Доминирующей роль в формировании и регулировании этого режима играет блок государственных и деловых организаций, который формируется на основе и с некоторого дозволения государства, осуществляющего гегемонистскую функцию.

В фундаменте мир-системы положено существование иерархической межгосударственной системы стран и рынков, с гегемоном и экономическими зонами, организованными по принципу влияния: от наиболее благополучных стран центра до наименее привлекательных стран периферии. Так, в центре мир-системы находятся страны, характеризующиеся наиболее высокими показателями в политике, экономике, социальной сфере. В них наблюдается довольно сильное правительство, большая и мощная армия (как правило), развитая инфраструктура, там сконцентрировано передовое производство, они эксплуатируют страны третьего мира. Среди стран центра расположен гегемон, характеризующийся централизацией капитала и обладающий глобальной властью над мир-системой, он эскалирует социально-экономическую поляризацию, имеющую своей целью установление эксплуататорского господства. Гегемон, будучи отдельным государством или системой государств, удовлетворяет системное требование порядка и представляет все проблемы, которые существуют в рамках мир-системы, "общезначимыми". В замен на это он стремится максимизировать власть над подданными, в большей степени эксплуатируя элементы более низкого порядка, чем это могут себе позволить остальные страны центра мир-системы. Как показывает история, все гегемоны, как правило, находились в Северо-Западном регионе, однако претендующее на текущий момент на новую гегемонию государство - Китай, находится на Востоке, что предполагает за собой, что гегемония не обязательно привязана к пространственным координатам. Гегемоном (вольно или невольно) устанавливаются и навязываются стандарты благосостояния для всей мир-системы. В настоящее время государства-ядра расположены в географически благополучных регионах мира: Северной Америке, Западной Европе, особняком стоит Австралия и Япония. Для этих стран характерен высокий уровень образования, развитая система социального обеспечения (в том числе, для сдерживания антисистемных сил), они обладают передовыми технологиями в области производства. В них преобладают демократические государства с либеральной политикой и идеологией, поэтому с тех пор как возникла мир-экономика, в ядре труд преимущественно был свободным. Эти страны богаты и контролируют большую часть периферии за счет политической, экономической и военной мощи, способствуя накоплению своего капитала. В качестве промежуточных зон, полупериферии, можно выделить, по словам Арриги, Россию и некоторые страны Восточной Европы.

На периферии же находятся государства, которые менее развиты по сравнению со своими антагонистами: в них слабый центральный аппарат правительства, низкий уровень урбанизации и индустриализации, принудительный и, что самое главное, дешевый труд. В этих странах низкий уровень концентрации капитала, неразвитая инфраструктура, отсталое местное производство, отсутствие передовых технологий. В современном мире к периферийный регионам Арриги относит так называемый не-Запад - Латинскую Америку и большую часть Африки, некоторые азиатские страны.

Страны центра и периферии находятся в процессе политической и экономической конкуренции, которая на самом деле представляется довольно фиктивной, поскольку первые, обладая колоссальными ресурсами, позволяют себе диктовать и устанавливать неравный обменный курс со странами низшего порядка, эксплуатируя и эскалируя отчуждение труда последних, тем самым преследуя цель накопления капитала; а вторые не могут противостоять этому курсу и только стремятся достичь стандартов благосостояния, навязываемых гегемоном и странами Северо-Запада, вводя какие-либо черты их экономик (например, индустриализацию), которые в своей основной массе не позволяют им встать на путь успеха стран центра.

О гегемонии

Арриги определяет "мировую гегемонию" как способность государства осуществлять функции руководства и управления системой суверенных государств. Если власть, в привычном понимании, связана с господством, которое включает в себя "духовное и нравственное руководство", то гегемонию следует понимать именно как дополнительную власть, которая аккумулируется господствующей группой в силу своей способности представлять все проблемы, вызывающие разногласия, "общезначимыми". Можно сказать, что господствующее в мир-системе государство осуществляет гегемонистскую функцию в том случае, когда оно ведет систему государств в желательном (и прежде всего - для себя) направлении, и при этом оно воспринимается как преследующее общие интересы. Именно такое, по словам Арриги, руководство (лидерство) делает господствующее государство гегемоном. Арриги не вдается в последовательное конституирование теории гегемонистского господства, однако выделяет его следующие характерные черты:

) стремление к власти в межгосударственной системе

) способность удовлетворить системное требование порядка

) максимизация власти над подданными

Если первый пункт не требует особенного пояснения, поскольку стремление ко власти является фундаментальным модусом любой гегемонии, то следующие два неразрывно связаны между собой. Так, способность удовлетворить системное требование порядка проистекает из понятия "системного хаоса", определяемого Арриги, как ситуации общего и явно невосполнимого отсутствия организации. Системный хаос возникает либо в том случае, когда конфликт внутри системы преодолевает определенный порог своего развития и вызывает серьезное противодействие, либо когда новая совокупность устанавливаемых правил и норм поведения навязывается (или эманирует) из старой совокупности правил и норм, при этом не замещая ее, либо вследствие сочетания обеих этих стратегий. В процессе возрастания системного хаоса требование "порядка", независимо от природы его происхождения, получает все большее распространение как среди правителей, так и среди подданных. В ситуации неопределенности государство-гегемон выступает в роли всеобщего спасителя, оно подкрепляется поддержкой как доминирующих групп, так и всех остальных, поскольку несет в себе функцию стабилизатора рутинного образа жизни, устраивающего всех и который в ситуации системного хаоса становится под угрозу. Удовлетворенное требование порядка в таком случае становится катализатором процесса, целью которого является максимизация власти над подданными, поскольку доминирующее положение гегемонистского государства позволяет ему выдвигать условия, при котором осуществление диктата устраивало бы всех, а коль скоро стабильность выступает как характеристика всеобщего благосостояния, то группы, находящиеся в подчинении, готовы пойти на уступки, стесняющие их еще больше.

Арриги отмечает, что правилом, лежащим в фундаменте понимания современной мир-системы, выступает Валлерстайновское определение, которое рассматривает её как количественно растущую, но структурно неизменную анархическую/конкурентную систему. Но в таком определении гегемонии не только не преобразуют сложившуюся систему, но и не предполагают какого-то ни было правления. Арриги же видит сходство разработанного им определения мировой гегемонии с определением, даваемым Антонио Грамши, при этом упоминая, что с Валлерстайном он сходится в том, что структуры и процессы современной миросистемы могут быть осмыслены только в свете всей жизни системы, зарождающейся в Европе Нового времени и продолжающей существовать сегодня. Таким образом, структурные особенности гегемонии включают в себя:

) масштаб, охват и сложность режима накопления в межгосударственной системе;

) блок государственных и деловых организаций, играющих доминирующую роль в формировании и регулировании этого режима.

В статье "Глобальное правление и гегемония в современной миросистеме" Арриги со своими соавторами разработал модель, которая может претендовать на относительно объективную схему смены гегемоний не только на протяжении исторической динамики системных преобразований, но и на универсальный процесс установления гегемонии, независимо от конфигурации миросистемы. По крайней мере, как отмечает Арриги, доамериканская, американская и постамериканская гегемония представляют собой, очевидно, именно такой процесс установления мирового господства.

Считается, что претендующее на гегемонию государство должно восстановить систему, дестабилизированную продолжительной (порой кажущейся безнадежной) дезорганизацией, иначе говоря - после состояния "системного хаоса", для того чтобы ею руководить и управлять. При этом гегемонистскую роль способно играть государство, отвечающее двум условиям: во-первых, в этом государстве должны существовать доминирующие группы, которые приобрели способность вести систему к новым формам межгосударственного сотрудничества и разделения труда. Эти формы, в свою очередь, должны исключать склонность отдельных государств лоббировать национальные интересы вопреки системным проблемам, требующим системных решений. Сведенное к причинно-следственному минимуму, грубой формуле, первое условие представляет собой способность претендующего на гегемонию государства формировать эффективное "предложение" способности к мировому правлению. Во-вторых, это эффективное "предложение", предлагаемое потенциальным гегемоном, должно касаться системных проблем и порождаться "спросом" на системное правление со стороны существующих или формирующихся доминирующих групп системы. В случае, когда условия спроса и предложения выполняются одновременно, государство, претендующее на гегемонию, может выполнять роль "заменителя правительства" в деле организации, продвижения и инсталлирования вектора экспансии коллективной власти доминирующих групп системы.

Каждая системная экспансия является результатом взаимодействия двух видов руководства, которые определяют гегемонистские ситуации:

I. реорганизации системы, производимой государством-гегемоном в целях экспансии с помощью более широкого/глубокого разделения труда и специализации функций, и

II. подражания государству-гегемону, дающего отдельным государствам повод, необходимый для мобилизации усилий и ресурсов в ходе экспансии.

Между этими тенденциями существует противоречие: разделение труда и специализация предполагают сотрудничество составляющих систему единиц, в то время как подражание, наоборот, основывается на конкуренции. Несмотря на то, что на первых порах подражание проявляется в форме, которая располагает к сотрудничеству, служа экспансии, в конечном счете оно приводит к упадку государства и кризису гегемонии из-за роста "объёма" и "динамической плотности" системы.

После того, как гегемония установится и просуществует на протяжении какого-то количества времени, она достигнет стадии финансовой экспансии, и, как следствие, кризиса. Кризис гегемонии в этой модели характеризуется тремя тесно связанными процессами:

) Усилением межгосударственного и делового соперничества

) Ростом числа социальных конфликтов

) Появлением новых конфигураций власти

Разумеется, форма, принимаемая этими процессами, и связи между ними в пространстве и времени различны в каждом отдельно взятом кризисе. Но, как подчеркивает Арриги, определенное сочетание этих процессов встречается в двух уже завершенных переходах гегемонии - от голландской к британской и от британской к американской, а также в настоящем переходе от американской гегемонии к будущей. Положение это постулируется также и мыслью о том, что для всех трех кризисов гегемонии различия в форме и пространственно-временной конфигурации детерминировалось повторением продолжительных периодов системной финансовой экспансии.

Финансовые экспансии, как нам известно, - это симптомы фундаментального и неразрешенного кризиса перенакопления. Они являются также и неизменной, как правило, составляющей кризисов гегемоний, перерастающих в ее крах. В качестве исключения, можно отметить, что влияние финансовых экспансий на тенденцию перерастания кризиса в крах неоднозначно. С одной стороны, они сперва сдерживают её, временно увеличивая влияние слабеющего государства-гегемона, т.е. являются "осенью" по Ф. Броделю. С другой стороны, они по мере своего возрастания расширяют и углубляют масштабы межгосударственной конкуренции и социального конфликта, перераспределяют капитал в пользу формирующихся структур, тем самым эскалируя силы, обещавшие большую защиту или более высокую норму прибыли, чем доминирующая структура. Таким образом, слабеющие государства-гегемоны вынуждены удваивать трудовые затраты, сдерживая силы, которые обрели новую энергию. Такая эклектичность приводит к тому, что даже небольшое потрясение сможет дестабилизировать существующие структуры, а следовательно, привести к краху всё устройство системы.

Период краха гегемонии может закончиться двумя наиболее вероятными сценариями: в первом случае сумма трех составляющих кризиса (межгосударственное и деловое соперничество, социальные конфликты и появление новых конфигураций власти) приведет к обостренному состоянию системного хаоса, и тогда новая гегемония возникнет за счет удовлетворения системного требования порядка, и, как следствие, произойдет реорганизации системы новым гегемонистким государством. Во втором случае крах вызовет аккумуляцию и централизацию системных способностей, перерастающих либо в а) реорганизацию системы, как в первом случае, либо к б) подражанию новому гегемонисткому государству, в ситуации, если системный порядок будет установлен после системного хаоса, исключая централизацию системных способностей. Таким образом, конечным итогом этого цикла системных преобразований является смена старой гегемонии новой, затем цикл повторяется: системная экспансия => кризис гегемонии => крах гегемонии => новая гегемония.

§2. Системные циклы накопления

Исследуя генеалогию, динамику, логику и будущее исторического движения капитализма, Арриги разрабатывает теорию системных циклов накопления. Путеводной звездой в их построении явилось выделение
Ф. Броделем таких качественных характеристик исторической динамики капитализма, как "гибкость" и "эклектичность". Так, денежная форма капитала обеспечивает его гибкость и свободу в выборе направлений инвестирования. Эклектичность следует понимать как способность денежной формы капитала превращаться в товарную и производительную форму, что значительно ограничивает его возможность быстрой переориентации на альтернативные комбинации вложения, связанные с обеспечением требуемой нормы прибыли. Таким образом, можно сделать вывод о росте негибкости капитала и рисков увеличения альтернативных издержек его использования. Гибкость и эклектичность позволяют капиталу самосохраняться и саморазвиваться, постоянно преодолевая свои границы.
Положив за основу такую особенность исторического движения капитала, Арриги по-своему интерпретирует распространенную формулу К. Маркса - Д-Т-Д", вкладывая в нее смысл повторяющейся закономерности исторического развития капитализма вообще, как мир-системы. Так, Арриги определяет "денежный капитал (Д)" как ликвидность, гибкость и свободу выбора. Товарный капитал (Т) означает капитал, вложенный в особую комбинацию производства - потребления с целью получения прибыли. Поэтому он характеризуется конкретностью, негибкостью и сужением или закрытием возможностей. Д" означает расширение ликвидности, гибкости и свободы выбора.

В дальнейшем Арриги говорит о чередовании двух фаз в историческом движении капитала и стратегиях его накопления - фазы материальной экспансии капитала, которая соответствует первой части марксовой формулы (Д-Т) и фазы финансовой экспансии, соответствующей второй части формулы (Т-Д"). На фазе материальной экспансии денежный капитал (Д) приводит в движение растущую массу товаров (Т), включая превращенную в товар рабочую силу и природные ресурсы. По мере роста торгового и промышленного оборота усиливается конкуренция между центрами накопления капитала, которая ведет к сокращению нормы прибыли на вложенный капитал. В результате возросшая на фазе материальной экспансии масса денежного капитала (Д") освобождается от своей товарной формы, и накопление осуществляется через финансовые сделки по сокращенной формуле (Д-Д"). Взятые в своем единстве две выделенные фазы составляют системный цикл накопления капитала (СЦН).

Материальная и финансовая экспансии - это процессы системы накопления и правления, глубина и охват которых возрастали на протяжении многих столетий и которые первоначально охватывали множество самых различных правительственных и деловых структур. В каждом системном цикле материальная экспансия осуществляется за счет появления особого блока правительственных и деловых структур, которые способны повести систему к новому пространственному закреплению (в том числе и капитала), и это формирует условия для более широкого/глубокого мирового разделения труда. Прибыль на капитал в таких случаях вкладывается в дальнейший рост производства и торговли, т.е. в основном она идет на их расширение. Получается, что ведущие центры мир-системы сотрудничают и поддерживают экспансию друг друга. Тем не менее, со временем инвестирование постоянно растущей массы прибыли в торговлю и производство неизбежно приводит к накоплению капитала сверх того объема, который может быть повторно инвестирован в покупку и продажу товаров без резкого сокращения размера прибыли. В этом случае, капиталистические силы обычно вторгаются в сферы действия друг друга; разделение труда, которое прежде определяло условия их взаимного сотрудничества, разрушается и конкуренция становится все более острой. Перспективы возврата капитала, вложенного в торговлю и производство, снижаются, и капиталистические силы начинают держать в ликвидной форме большую часть поступающих денежных средств. Тем самым создается основа для смены этапа материальной экспансии этапом экспансии финансовой.

Начало финансовой экспансии определяется Арриги таким моментом, когда ведущие деловые организации предыдущей торговой экспансии переключают свою энергию и ресурсы с торговли товарами на торговлю деньгами. Он однозначно понимает циклы финансовой экспансии как длительные периоды фундаментального преобразования структуры и средств мирового процесса капиталистического накопления.

Во всех финансовых экспансиях, имеющих системное значение, накопление избыточного капитала в ликвидной форме имело три основных следствия:

) это накопление превращало избыточный капитал, который материализован в ландшафте, инфраструктуре и средствах торговли и производства, в растущее предложение денег и кредита;

) это накопление лишало правительства и население доходов, получаемых ранее от торговли и производства, которыми перестают заниматься в следствие нерентабельности или высокого риска;

) в результате первых двух следствий, это накопление создало довольно выгодные рыночные ниши для финансовых посредников, способных направить растущее предложение ликвидности в руки правительств и населения, которые испытывают финансовые затруднения, либо в руки государства и частных предпринимателей, которые стремятся найти новые способы получения прибыли в торговле и производстве.

Ведущие силы предшествующей материальной экспансии, как правило, были лучше подготовлены к тому, чтобы занять эти рыночные ниши и таким образом привести систему накопления к финансовой экспансии. Способность переключаться с одного вида лидерства на другой была главной причиной того, почему после сигнального кризиса своего лидерства все центры мирового капитализма на какое-то время испытывали ренессанс и могли насладиться, хотя и временно, существенной рефляцией своего богатства и власти. Временность заключается в том, что заняв лидерский позиции в финансовой экспансии они не только не решали основной кризис перенакопления, но усугубляли его. Они эскалировали экономическую конкуренцию, социальные конфликты и межгосударственное соперничество до такого момента, когда они выходили из-под контроля центров власти, которые сложились на тот момент.

Арриги делает 2 важных наблюдения, касающихся финансовых экспансий. Первое связано с тем, что все они порождали кровожадное накопление через изъятие. Предоставление избыточного капитала правительствам и населению, которые испытывали повышенные финансовые затруднения, было выгодно лишь в той степени, в какой оно перераспределяло средства или доходы заемщиков в пользу сил, которые распоряжались избыточным капиталом. Но подобные крупные перераспределения, хотя они и являются важной составной частью всех эпох финансового капитализма, не становятся решением основного кризиса перенакопления. Наоборот, переход покупательной способности от страт и общин с более низким предпочтением ликвидности, т.е. с меньшими возможностями для накопления капитала, к стратам и общинам с более высоким предпочтением ликвидности, как правило, вызывал еще большее накопление капитала и повторение кризисов доходности. Более того, все это сопровождалось кризисом легитимности, вызванным отчуждением страт и общин, у которых производилось изъятие. Второе наблюдение связано с тем, что сложившиеся центры капиталистического развития, как правило, передают избыточный капитал зарождающимся центрам. Оно связано и с пониманием роли, отводимой кредитной системе в распространении такого перераспределения, и с межгосударственными конфликтами, перетекающими в войны. Первое указывает на невидимое сотрудничество между капиталистами, ослабляющее потребность в накоплении через изъятие в зарождающихся центрах, которые будут обладать (или обладают) большими масштабом и охватом пространственных закреплений капитала. Войны же, по словам Арриги, играют решающую роль. По крайней мере в двух случаях перехода (от Голландии к Британии и от Британии к Соединенным Штатам) перераспределение избыточного капитала от сложившегося центра к зарождавшемуся (однако это не характерно для нынешней финансовой экспансии, что объясняется, к примеру аномалией американо-японских отношений) начиналось задолго до возникновения межгосударственных конфликтов. Однако этот ранний переход привел к усилению притязаний на активы и будущие доходы зарождавшихся центров, позволявших вернуть сложившимся центрам потоки капиталовложений, прибыли и ренты, равные или даже превосходившие первоначальные инвестиции. И это привело не к ослаблению, а к усилению позиций сложившихся центров в мире крупных финансовых операций. Но с началом войн отношение кредиторов и должников, связывавшее сложившиеся центры с зарождавшимися, было изменено насильственным образом, и перераспределение в пользу зарождавшихся центров стало более серьезным и постоянным. Оба эти фактора создают условия для разрешения кризиса перенакопления и начала нового этапа материальной экспансии. Вообще же в СЦН начало и продолжение каждой финансовой экспансии одновременно означает начало завершающей стадии жизненного цикла соответствующего доминирующего режима накопления.

В терминологии Арриги начало финансиализации соответствует сигнальному кризису режима накопления, спустя некоторое время (обычно это занимает где-то полвека), пережив этап "вторичного процветания", он превращается в терминальный кризис финансового господства и гегемонии, характеризующий закат действующего системного цикла накопления.

Каждый системный цикл накопления характеризуется еще наличием "аппарата защиты", редуцируемого к операциям, производимых с издержками производства. Так, забегая немного вперед, эволюцию аппарата защиты можно представить следующим образом: экстернализация издержек защиты генуэзцев (за счет иберийского территориального компонента), интернализация издержек защиты голландцами (под интернализацией «издержек производства» Арриги понимает процесс, посредством которого производственная деятельность осуществлялась в рамках организационной области капиталистических предприятий и зависела от тенденций к экономии, типичных для этих предприятий) за счет возрождения стратегий и структур венецианского государственно-монополистического капитализма, которые были заменены генуэзским режимом (индустриализм стал главным проявлением интернализации издержек производства), точно так же интернализация производственных издержек британским режимом осуществлялась через возрождение в новой, расширенной и более сложной форме стратегий и структур генуэзского космополитического капитализма и иберийского глобального территориализма, которые были заменены голландским режимом, и, наконец, американский режим интернализировал операционные издержки (издержки, связанные с передачей полуфабрикатов сквозь длинную цепочку отдельных организационных областей, соединяющую первичное производство с конечным потреблением), возродив в новом, расширенном и более сложном виде стратегии и структуры голландского корпоративного капитализма, который был заменен британским режимом. В контексте Британского и Американского режимов накопления можно обозначить еще и использование ими значительной "защитной ренты", т.е. исключительными преимуществами, которые были связаны с абсолютной или относительной геостратегической изоляцией от основных областей межгосударственного конфликта, и со сравнительной близостью к основному пересечению путей мировой торговли.

Исходя из этих положений, Арриги выделяет четыре системных цикла накопления, каждый из которых включает свой «долгий» век:

) генуэзско-иберийский цикл (с XV до начала XVII века);

) голландский цикл (с конца XVI до конца XVIII столетия);

) британский цикл (с середины XVIII до начала XX столетия);

) американский цикл (с конца XIX столетия до нынешнего этапа финансовой экспансии).

Как показывает эта приблизительная и предварительная периодизация, последовательные системные циклы накопления пересекаются, и, хотя они становятся короче по своей продолжительности, все они длятся больше столетия: отсюда понятие «долгого века», которое будет считаться основной временной единицей при анализе мировых процессов накопления капитала. Каждый цикл назван и определен особым комплексом правительственных и деловых сил, которые вели мировую капиталистическую систему сначала к материальной, а затем финансовой экспансии, вместе образующим цикл. Последовательные системные циклы накопления пересекаются друг с другом в начале и конце, потому что этапы финансовой экспансии были не только «осенью» важных событий истории мирового капитализма, но и временем возникновения нового ведущего правительственно-делового комплекса, который позднее приводил к реорганизации мировой системы и создавал тем самым условия для дальнейшей экспансии. Рассмотрим подробнее каждый из циклов.

Генуэзский системный цикл накопления

Во время становления и эволюции генуэзского режима Генуэзская республика представляла собой небольшой в территориальном плане и простой в организационном отношении город-государство, обладавший на тот момент незначительной силой. Если сравнивать ее со всеми ведущими державами-конкурентами того времени (например, с Венецией), можно сделать вывод, что Генуэзская республика была, откровенно говоря, слабым государством. Это обуславливалось не только плохим оснащением в военном отношении, но и глубоким расколом в социальном плане. Однако, вопреки сложившимся обстоятельствам, генуэзский капиталистический класс, включенный в широкие коммерческие и финансовые сети, мог осуществлять дела на равных с самыми мощными территориалистскими правителями Европы. Непрекращающееся соперничество между разными странами за мобильный капитал позволило генуэзцам использовать его как двигатель самовозрастания своего собственного капитала. Так, генуэзские торговцы вели сделки по всему европейскому миру-экономике, прокладывая торговые пути не только в его территориальных границах, но и за их пределами. Итогом этого предприятия явилось использование генуэзским капиталистическим классом международной финансово-торговой сети невероятной по своим масштабам и охвату.

Таким образом, стратегия всемирной экспансии Генуэзии была основана на отношениях политического обмена с иностранными государствами: генуэзцами была создана пространная торгово-финансовая сеть в Средиземноморье и по берегам Черного моря, которая позволяла им успешно обращать экономическую конкуренцию восточных и европейских держав в свою пользу. Но, по словам Арриги, самым главным обстоятельством, опосредующим их занятие положения гегемона было не столько то, что генуэзцы делали свои "ставки" очень аккуратно, но что самое главное - они подкрепляли их большим разнообразием монетарных и организационных средств, которых не имелось даже в потенциальном виде у их ближайших конкурентов.

Заняв доминирующее положение, генуэзский капитализм постепенно продвигался в направлении рыночного строительства и все более изысканных стратегий и структур накопления. Конкретно говоря, Арриги утверждает, что материальная экспансия этого системного цикла накопления проводилась и организовывалась дихотомической структурой, состоявшей, с одной стороны, из аристократического территориалистского компонента (иберийского, именно поэтому можно встретить двойное название данного цикла), обеспечивающего защиту и стремящегося к власти, и, с другой стороны, буржуазно-капиталистического компонента (генуэзского), специализирующегося на покупке и продаже товаров и на стремлении к прибыли. Оба эти компонента органически дополняли друг друга, а их обоюдовыгодность способствовала сближению, и, пока она не исчерпала себя, скреплению воедино двух разнородных компонентов экспансионистской структуры отношениями политического обмена, в которых стремление иберийского компонента к власти обеспечивало выгодные торговые возможности для генуэзского компонента, а стремление генуэзского компонента к прибыли усиливало эффективность и действенность аппарата защиты, который был создан и обеспечивался иберийским компонентом.

Иными словами, генуэзский цикл накопления был основан на вытеснении венецианского монополистического капитализма союзом иберийского территориализма с генуэзским космополитическим капитализмом. Так, материальная экспансия генуэзцами европейского мира-экономики заключалась в прокладывании новых торговых путей и задействовании новых территорий коммерческой эксплуатации, после чего последовала фаза финансовой экспансии, которая укрепила доминирование капитала над разросшимся миром-экономикой.

Именно такой механизм Арриги именует "системным циклом накопления". Впервые созданный классом генуэзских капиталистов в XVI веке, с тех пор он трижды повторялся под руководством соответственно голландских, британских и американских капиталистических классов. И в этой последовательности финансовая экспансия всегда представляла собой и начальный, и завершающий моменты системных циклов. И подобно тому, как финансовая экспансия конца XIV - начала XV века стала колыбелью для генуэзского цикла, так и финансовая экспансия конца XVI - начала XVII века послужила колыбелью для голландского цикла, к рассмотрению которого мы теперь перейдем.

Голландский системный цикл накопления

В эпоху своего расцвета Нидерланды представляли собой помесь исчезающих городов-государств и складывающихся национальных государств. Так как Соединенные Провинции, в отличие от Генуэзской республики, являлись более крупным и сложным территориальным образованием, они имели необходимое количество сил, чтобы сбросить с себя оковы имперской Испании, и при этом приватизировать у последней империю торговых застав, приносящих ощутимый доход. Голландская военная мощь позволила также защититься от поступающих военных угроз от Англии с моря и Франции - с суши, не прибегая к "покупке" защиты у внешних держав (как это делали генуэзцы), возложив дополнительные издержки на себя. В дальнейшем голландцы установили жесткий контроль над перевозками балтийских товаров через датские проливы, и заняли рыночную нишу, которая в ходе XVI века приобрела исключительное стратегическое значение в европейском мире-экономике, благодаря чему получили в свое распоряжение мощный и стабильный приток избыточных денег, который сумели прирастить, взимая «обратный налог» с Испанской империи. Голландцы стали лидерами коммерческой экспансии в масштабах всего европейского мира-экономики.

Можно сказать, что голландцы в начале XVII века гармонично синтезировали две предшествующие стратегии накопления - венецианскую региональную консолидацию, которая была основана на самодостаточности как в политике, так и в войнах, и стратегию генуэзцев, покоящуюся на отношениях политического обмена с иностранными странами - и следовали в обоих направлениях. Подход Соединенных Провинций, таким образом, основывался на внутренних отношениях политического обмена, благодаря которым голландский капитализм приобрел самодостаточность в войнах и политике, и сочетал в себе региональную консолидацию со всемирной экспансией голландской торговли и финансов.

Существенная мощь Нидерландов по сравнению с генуэзцами позволяла голландскому капиталистическому классу продолжать дело последних - эксплуатировать межгосударственное соперничество за мобильный капитал, превратив его в двигатель самовозрастания своего собственного капитала. Стратегия власти голландской республики, казалось, была наиболее рафинированным примером расширения контроля над денежным капиталом и международной системной кредитования, нежели основывалась на территориальной экспансии.

Переориентация голландцев с торговли (фазы материальной экспансии) на финансы произошла в условиях серьезной эскалации межкапиталистической и межтерриториальной борьбы. Однако на этот раз оба вида борьбы полностью слились в конфликты между нациями-государствами, имевшими одновременно и капиталистический, и территориалистский характер. Сперва эскалация этих конфликтов приняла форму торговой войны между Англией и Францией, которые в ходе коммерческой экспансии в начале XVII века превратились в двух наиболее могущественных конкурентов, но уже к концу XVII века успех английского (впрочем, как и французского) меркантилизма в сильной степени стеснял способность голландской торговой системы к дальнейшему увеличению глубины и охвата.

Британский системный цикл накопления

В эпоху своего подъема и процветания Великобритания представляла собой развитое национальное государство, захватившее огромные территории и ставшее мировой империей. Следуя традиции исторического капитализма, она продолжила усовершенствование голландской модели торгово-финансовой экспансии, при этом включив в свой постоянные издержки как защиту интересов правящего капиталистического класса, так и затраты на формирование производственных цепочек. Именно с этого времени капитализм превратился в доминирующий в мире способ производства.

Во время расцвета британского режима накопления Великобритания была не только полностью развитым национальным государством и обладала более сложной организацией, чем Голландия, но и завоевательной, торговой и территориальной империей, которая делегировала своим правящим группам и капиталистическому классу колоссальную власть над природными и человеческими ресурсами по всему земному шару. Такие возможности позволили британскому капиталистическому классу извлекать пользу из межгосударственного соперничества за мобильный капитал и создавать защитные механизмы, необходимые для самовозрастания капитала, избегая при этом опоры на иностранные, порой враждебные, территориалистские организации в агропромышленном производстве, на котором покоилась доходность его торговой деятельности.

Капиталистический мир-экономика, который был воссоздан при британской гегемонии в XIX веке, был не просто мир-экономикой, но мир-империей, хоть и в совершенно измененном виде. Арриги говорит, что наиболее важной чертой британской мировой империи было обширное использование ее правящими группами квазимонополистического контроля над принимаемыми всеми платежными средствами, необходимыми для безоговорочного выполнения ее указаний не только на своих территориях, но и суверенами и подданными других политических областей. Пока воспроизводство этого квазимонополистического контроля над мировыми деньгами происходило, британское правительство было способно править намного более пространным политико-экономическим образованием, чем любая другая предшествующая мировая империя. Британскую мировую гегемонию в XIX веке Арриги описывает с помощью термина фритредерский империализм, подчеркивающего не просто британское правление в мир-системе с помощью идеологии и практики свободной торговли, но также и имперские основы британского фритредерского режима правления и накопления в мировом масштабе. В основе фритредерского имперализма лежит принцип, согласно которому все законы, которые действуют внутри и между государствами, подчиняются верховной власти мирового рынка (управляемому своими "законами"). Преподнося свое мировое превосходство в форме воплощения этого мирового рынка, Британия смогла успешно распространить свое влияние в межгосударственной системе далеко за пределы того, что мог ее обеспечить аппарат принуждения, который основывался, прежде всего, на ее развитом военном флоте и не менее развитых колониальных армиях. Относительная геополитическая изоляция, островное положение, давали ей сравнительное преимущество перед конкурентами в европейском и мировой борьбе за власть.

"Индустриализм" и "империализм" Британии XIX века были составной частью расширенного воспроизводства стратегий и структур венецианского и голландского перевалочного капитализма. И именно благодаря промышленности и империи, которых не было у Венеции и Голландии, она смогла осуществить функции мирового торгового и финансового перевалочного пункта в гораздо большем объеме, чем могли себе представить ее предшественники. Не смотря на блистательный успех британского режима накопления, его кризис не был разрешен и привел к краху всю цивилизацию XIX века. С 1870-х годов Британия начала утрачивать контроль над балансом сил в Европе, а скоро и во все мире. Гегемония постепенно переходила в руки Соединенных Штатов Америки.

Американский системный цикл накопления

Американский СЦН характеризуется колоссальной мощью гегемона, осуществляющего свою ошеломительную экспансию. Соединенные Штаты Америки представляют собой уже не просто развитое национальное государство, а нечто большее. Арриги говорит, что это уже континентальный военно-промышленный комплекс, сила которого настолько велика, что обеспечивает не только действенную защиту широкому спектру зависимых и союзнических правительств, но и делает вероятной угрозу экономического насилия (к примеру, путем наложения экономических санкций) или военного вмешательства, вплоть до уничтожения враждебных правительств в любой части земного шара.

Сочетание такого мощного ВПК с территориальными размерами, сегрегированностью и множеством природных ресурсов позволило американскому капиталистическому классу интернализировать не только защиту и издержки производства, что до него было сделано британским капиталистическим классом, но и операционные издержки - внешние рынки, детерминирующие самовозрастание его капитала. При американском системном цикле накопления мир-система окончательно оформляется в капиталистический мир-экономику.

Глава II. Капиталистический мир-экономика

§ 1. Особенности капиталистического мира-экономики

Опуская все методологические изыскания, Арриги считает, что между современной миросистемой и капиталистической системой рационально будет поставить знак равенства. Однако мировой капитализм следует и целесообразно определять не как способ производства, а как способ накопления и управления, который, как мы знаем, на определенном этапе его развития становится также и способом производства.

Капиталистический мир-экономика находится на стадии терминального кризиса американской гегемонии, т.е. на стадии завершения финансовой экспансии, которая предполагает за собой смену гегемонистского государства. Закономерность этого процесса проявляется в механизме смены системного цикла накопления. Долгий двадцатый век, грубо говоря, можно периодизировать тремя этапами: первый характеризуется финансовой экспансией конца XIX - началом XX века, в процессе которой создавались структуры "нового" американского режима, пришедшие на смену разрушенным структурам "старого" британского режима. Второй, продолжавшийся с 1950 по 1960-е годы, представляет собой материальную экспансию, в течение которой господство "нового" американского режима институализировалось в международную экспансию торговли и производства. Третий выступает в виде нынешней финансовой экспансии, в ходе которой разрушаются структуры теперь уже ставшего "старым" американского режима, и, вероятно, создаются структуры "нового" режима. В соответствие с этим, три вместе взятые момента (Великая депрессия 1873-1896 годов; тридцатилетний кризис 1914-1945 годов; и мировой экономический кризис 1970-х годов) определяют долгий двадцатый век как особую эпоху развития капиталистической мир-экономики.

Характерными особенностями современного, капиталистического мира-экономики являются:

·Бифуркация финансового и военного могущества гегемона

·Блокирование механизмов, в прошлом облегчавших поглощение избыточного капитала в пространственных закреплениях большего масштаба и охвата

·Увеличение зависимости капитала от накопления через изъятие

·Отказ от гегемонии, осуществляемой посредством согласия и морального руководства, и замену ее господством без гегемонии, т.е. господством через принуждение

·Девальвация американского доллара

·Упадок значения национальных государств

·Удаление большинства мирового населения от западных стандартов благосостояния

·Системный взрыв социального конфликта

·Возрастание роли и экономической мощи Восточно-Азиатского региона, т.е. сдвиг эпицентра мировой экономики

Рассматривая современную мир-систему, Арриги подчеркивает, что значение составляющих ее национальных государств в качестве суверенных обособленностей и структурирующих центров исторического развития девальвируется. Наблюдается постепенная деградация индивидуальных государств. Так, межгосударственные связи и взаимозависимость ограничивают государственный суверенитет, власть государства подрывается множеством частных (автономных, раскольнических) интересов, устремления бизнесменов, транснациональных компаний и самих потребителей превалируют над национальным законодательством и законодателями. В сильной степени на упадок повлияла и потеря государствами легитимности, народной моральной поддержки, за счет бюрократизации и коррупции государственного функционирования. Граждане национальных государств начинают ориентироваться на благосостояние, как на свою основную цель, и, в соответствии с этой целью, пытаются повлиять на ранее неподконтрольные им процессы. Углубляющаяся межгосударственная интеграция капиталистической мировой экономики, социализация труда в мировом масштабе, таким образом, зачастую оборачивается рыночным подходом к осуществлению должностных полномочий: для этого разрабатывается соответствующее законодательство, лицензируется все, что угодно: начиная с разработки мест по добыче полезных ископаемых и заканчивая регламентацией попрошайничества на улицах.

Постепенно усиливается и углубляется внутреннее противоречие, заключающееся в несоответствии капиталистического развития и равенства в распределении ресурсов и благ. В связи с этим ужесточается контроль над распределительными практиками и давление, призванные закрепить устоявшиеся модели правления. Постепенно осуществление разнообразных планов и проектов, как и отправление государственной власти в целом, деформируется в пользу тех или иных "интересов". Сообразно этим процессам происходит потеря государством легитимности. На бытовом уровне ответом на эту потерю является массовое проявление недовольства, неуважения, гнева, фрустрации, если угодно - нигилизма, в особенных случаях - локальной анархии. На системном уровне ответом будут являться антисистемные силы, которые в поисках первичной лояльности и этического руководства тяготеют к созданию иных моральных сообществ, нежели к институту государства.

Непосредственным элементом мир-системы, влияющим на ее стабильность, являются антисистемные силы, которые в соответствии с современным трендом тоже претерпевают качественные изменения. Арриги предлагает нам вспомнить, что легитимность современного государства исторически происходила от двух источников: от способности гарантировать гражданам всевозрастающее процветание и от умения смягчать эффекты, вызванные экономическим развитием. И если первый из этих навыков утратили почти все государства, то второго лишились абсолютно все. Примером таких антисистемных сил в глобальном масштабе могут являться как национально-освободительные движения (предлагающие создание нового государства в рамках существующего, но без исторической альтернативы государственности, как формы властных отношений), так и движения религиозных фундаменталистов, предлагающих реальную историческую альтернативу государственности. Менее институализированные формы не претендуют на какую-либо долгосрочную перспективу, но оказываются способными создавать самостоятельные социальные пространства, как в рамках самого государства, так и внутри оформившихся антисистемных движений. В этих зонах превалирует "неформальная" экономика, воспроизводящая субстрат их морального сообщества. Как правило, они незаконны и маргинализированы, а следовательно, они становятся центрами преступной деятельности, вовлекающими в себя не только национальное государства, но и другие страны. Таким образом, они занимают определенную территорию, неподвластны, и тем самым способствуют разложению государственной власти. Примеры таких зон: "внутренние города", "царства наркоторговцев", городские трущобы и т.п.

За 200 лет непрекращающейся борьбы антисистемные движения смогли повысить уровень требований, который граждане предъявляют государству и прочим социальным институтам. Теперь государственной власти намного сложнее соответствовать ожиданиям социума, связанным с демократией, правами человека, равенством, качеством жизни, и с этим вызовом мир-система вошла в новое тысячелетие.

Арриги говорит, что практически на подсознательном уровне у нас есть неопределенный, но тем не менее универсальный стандартизированный образ, с помощью которого мы можем оценить политические и экономические режимы по всему миру. Стандартом, как правило, является благосостояние Северо-Западного региона, но не какого-то отдельного государства или региона, а всего Северо-Запада как суммы разнородных элементов, которые вовлечены во взаимное сотрудничество и конкуренцию. Многие правительства разных стран мира пытались догнать более развитые страны по благосостоянию и силе с помощью введения на своей территории тех или иных черт экономики последних. Примерами таких черт может послужить индустриализация или урбанизация. Несмотря на то, что эти усилия предпринимаются не только со стороны правительств, но и со стороны частных организаций и отдельных лиц (через миграцию трудовой силы, капитала, предпринимательских ресурсов), все они, на фоне небольшого смещения некоторой доли мирового дохода в свою сторону, не смогли сколько бы то ни было изменить сложившуюся глобальную иерархию капитала и обеспечить его равномерное распределение. Пространство мирового капиталистического рынка характеризуется устойчивым и углубляющимся неравенством в распределении дохода, несмотря на кажущиеся действенными попытки индустриализации и урбанизации. Арриги подчеркивает, что они потребовали от вовлеченных в этот процесс государств существенных человеческих и природных усилий, однако догнать западные стандарты это не помогло, а в крайнем случае - помогло не на много. Резюмируя вышеизложенное, можно сказать, что капиталистический мир-экономика разрушил все фантазии и надежды, связанные с индустриализацией, и актуализировал в большей степени проблемы большинства восточных и южных стран. Разумеется, проблемы эти носят не местный или случайный характер, а напротив - систематичный и структурный, они являются частью мир-системы, к которой Запад и Север принадлежат в не меньшей степени, чем Юг и Восток.

В сложившейся капиталистической мир-экономике для оценки достижений и провалов современной экономики Арриги видит наиболее удобным индикатор валового национального продукта (ВНП) на душу населения, как индикатор соответствия совокупному стандарту стран, занимающих верхние позиции в глобальной иерархии благосостояния, и, соответственно, задающих стандарты последние 50 лет. Анализируя государства, относящиеся к трем различным географическим зонам (страны Западной Европы (Великобританию, скандинавские страны, страны Бенилюкса, бывшую Западную Германию, Австрию, Швейцарию и Францию), страны Северной Америки (США и Канаду), а также Австралию и Новая Зеландию) и устанавливающие стандарты благосостояния, и страны третьего мира, Арриги пришел к необнадеживающему выводу о том, что уже не маленький разрыв между ними продолжает неуклонно расти. Само собой, этот разрыв в пространственно-временном отношении увеличивался неравномерно, но сейчас все тенденции вполне однозначны: подавляющее большинство мирового населения всё больше отдаляется от западных стандартов благосостояния.

Современную капиталистическую мир-экономику это характеризует особенным образом. Если в предыдущие этапы своего диктата гегемоны не были столь всемогущественным, как сегодня, и не дискриминировали отдельные нации, то сейчас США практически открыто заявили, что молодые/старые нации смогут достичь стандартов благосостояния только под его покровительством (иными словами, руководством) на тропе институализации американской модели успеха и процветания. Так, в 1980 году США признали доктрину всеобщего развития нежизнеспособной, основной же идеей-фикс стала мысль о том, что бедные страны должны сконцентрировать свои усилия на всеобщей максимальной экономизации, целью которой стало бы повышение способности оплачивать долги и сохранять свое право брать кредиты! Следовательно, центральным понятием стало не "развитие", а "платежеспособность". Одновременно с этим процессом американские государственные организации и предприятия стали интенсивнее требовать выплаты у своих должников, тем самым эскалируя агрессивное соперничество с бедными странами на мировых финансовых рынках.

В капиталистической мир-экономике особенно важным становится процесс отчуждения, который является существенным элементом отношений эксплуатации. Сегодня понятие эксплуатации используется в отношении к тому факту, что абсолютная или относительная бедность государств, которые занимают самые низкие ступени в мировой экономической иерархии, побуждает правительства и экономические субъекты этих государств участвовать в мировом разделении труда за маленькие вознаграждения, что оставляет основную массу прибыли в руках тех стран, которые занимают более высокое место в иерархии. Процесс отчуждения же относится к тому факту, что олигархическое богатство государств, находящихся на высших ступенях глобальной иерархии, обеспечивает правительства и субъекты последних средствами и ресурсами, необходимыми для того, чтобы исключить страны, которые находятся ниже них, из круга пользователей и владельцев этих самых средств, которые имеются в недостаточном количестве или являются предметом накопления.

Получается, что оба эти процесса взаимосвязаны, несмотря на то, что они по своей природе различны, поскольку эксплуатация предоставляет возможность богатым странам и их сателлитам инициировать и подкреплять отчуждение, а отчуждение создает бедность, которая необходима для того, чтобы небогатые страны искали возможность попасть в систему мирового разделения труда на тех условиях, которые выгодны богатым странам.

На фоне всех этих структурных особенностей современной капиталистической мир-экономики и её всевозрастающего и всепоглощающего кризиса особенно интересными представляются размышления Арриги относительно ближайшего будущего мир-системы, рассмотрим их более подробно в следующем параграфе.

§2. Перспективы развития, грядущее капиталистического мира-экономики

Арриги, отвечая на вызов современности, который всегда требует каких-либо прогнозов, резюмирует, что у капитализма как мир-системы есть 3 наиболее вероятных варианта выхода из кризиса последнего режима накопления. Он не стремится раскрыть их полностью, опасается вдаваться в подробности, но пробует предсказать, поскольку все закономерно движется в направлении заката американского системного цикла накопления - зрелости при достижении стадии финансовой (завершительной) экспансии.

Первый вариант заключается в предположении Арриги, что старые центры могут вновь повлиять на капитализм и остановить развитие капиталистической истории. Коль скоро это развитие на протяжении последних пятисот лет представляло собой последовательность материальных и финансовых экспансий, в результате которых происходила "смена караула у командных высот капиталистического мира-экономики", то этот вариант также вполне имеет право на жизнь, выступая в виде тенденции в нынешней финансовой экспансии. Однако эта тенденция корректируется возможностями старого караула к инициированию войны и усилению государства, и который, вероятно, вполне может оказаться способным при помощи силы, изворотливости и уговоров присвоить избыточный капитал, накапливающийся в новых центрах, тем самым поставив точку в капиталистической истории через последовательное конституирование глобальной мировой империи.

Вторым вариантом Арриги видит неспособность старого караула прекратить развитие капиталистической истории, поэтому ведущую роль в занятии ключевых позиций в процессах накопления капитала он отдает восточноазиатскому капиталу. При таком развитии событий капиталистическая история окажется продолженной, однако на в корне отличающихся от существовавших с момента формирования современной межгосударственной системы условиях. Новому караулу вершин капиталистического мира-экономики будет не хватать способностей к ведению войны и построению государства, которые исторически были связаны с расширенными стратегиями воспроизводства капиталистической страты на вершине рыночного слоя мировой экономики. Так, "если Адам Смит и Фернан Бродель были правы, утверждая, что капитализм не переживет такого разделения, то капиталистическая история не завершится сознательными действиями определенной силы, как в первом случае, а придет к завершению в результате непреднамеренных следствий процессов формирования мирового рынка." Капитализм ("противорынок") в таком случае отомрет вместе с государственной властью, а базовый слой рыночной экономики вернется к анархическому порядку.

Третьим возможным вариантом является также завершение капиталистической истории, которое произойдет после того, как человечество разочаруется (или будет ослеплено материальным блеском) в посткапиталистической мировой империи или посткапиталистическом мировом рыночном обществе. Это свершится в результате эскалации насилия, связанного с ликвидацией мирового порядка, как это было во времена "холодной войны". Капиталистическая история вернется к состоянию всевозрастающего системного хаоса, аналогичному тому, что был 600 лет назад, и которое она наращивала с каждым новым этапом своей экспансии. Арриги не знает, ознаменует ли это конец только капиталистической истории или всего человечества.

В отличие от Иммануэля Валлерстайна, который видит наиболее предпочтительный исход событий в возникновении принципиально новой мировой социалистической системы, которая будет основываться на общественной полезности, равенстве и подлинной демократии, Джованни Арриги полагает наиболее правдоподобным и вероятным то, что США "передаст" статус гегемонии "незападному" Китаю, который в условиях приближающегося хаоса примет на себя роль миротворца, проводящегося более силовую политику, чем США.

Перефразируя Валлерстайна, можно сказать, что нынешняя финансовая экспансия в первую очередь была способом сдерживания общих требований народов стран третьего мира и западных рабочих классов. Реструктуризация глобальной политэкономии, связанная с финансовой экспансией, в большей мере интенсифицировала дезорганизацию социальных сил, которые были носителями этих требований. В то же время основное противоречие мировой капиталистической системы, создающей мировой пролетариат, не только не разрешилось, но стало еще сильнее, чем раньше. Так, потребность социума в интернализации издержек воспроизводства в структурах мирового капитализма никуда не исчезла. И удовлетворение этой потребности с помощью новых и более эффективных институтов глобального правления не предвещает легкости и неизбежности, в виду бифуркации военной и финансовой мощи, а также децентрализации финансовой власти в не самых мощных государствах. Рассматривая такой поворот событий, Арриги говорит, что кризис перенакопления, который лежит в основе продолжающейся финансовой экспансии, не столько не неразрешим, сколько имеет не одно возможное решение, опосредованное процессом борьбы, которому еще только предстоит развернуться. Весомую роль в этом процессе он отводит сдвигу эпицентра мировой экономики в Восточную Азию, которая до сих пор была за историческими границами западной цивилизации. Так, на фоне рецессии и стагнации США продолжалась экономическая экспансия Китая - государства, не имеющего себе равных по демографическим показателям. Япония, лежащая некоторое время в фокусе мир-системной теории в Восточной Азии прекратила иметь доминирующее значение, внимание обращено теперь на китайский рост, который тесно связан не только с социальным и политическим возрождением коммунистического Китая во времена "холодной войны", но и с достижениями позднеимперского Китай в оформлении государства и национальной экономики в преддверии того, как он вошел в мировую систему с европейским центром. Глобализованным структурам мир-системы было сложно включить и подчинить себе (даже насильственно) региональную систему, в центре которой находится Китай, поскольку этому препятствовала восточно-азиатская экономическая практика в отношениях между правителями, а также правителями и подданными, основанная на торговле и рынке. Эта практика явилась также инструментом усиления центральной роли Китая и китайской диаспоры за рубежом в создании благоприятной атмосферы для успешной акклиматизации и экономической интеграции Восточно-Азиатского региона и последующей экспансии. Спустя некоторое время восточно-азиатская практика легла в фундамент новой конкуренции на глобальном рынке, сформировавшемся в условиях американской гегемонии. Всевозрастающий и затяжной кризис американской гегемонии и возрастание роли Китая в восточноазиатской экономике и региона Восточной Азии в глобальной мировой экономике приводит к 2 выводам относительно будущего капиталистической мир-экономики: во-первых, тенденции к экономическому росту отражают специфику исторического (!) наследия региона, и вполне вероятно, что они окажутся более устойчивыми, чем если бы они были просто политикой и механизмом осуществления деятельности в других регионах. Во-вторых, существует вполне вероятная угроза для глобальной иерархии богатства (которая раньше лишь структурно изменялась благодаря повышению мобильности внутри нее) в связи с продолжающейся экономической экспансией и увеличением и без того большой численности населения Китая. Если раньше эта иерархия могла приспособиться к растущей мобильности небольшого числа восточноазиатских стран, то теперь эта мобильность вполне предполагает конституциональную неспособность и невозможность приспособления глобальной иерархии богатства, а следовательно, коренное разрушение самой структуры иерархии. Таким образом, Пекин, в представлении Арриги, является главным наследником коммерческой славы Венеции, Амстердама, Лондона и Нью-Йорка. Проверить его предположение нам предстоит в обозримом будущем, которое, как нам кажется, ожидается вполне богатым на события и найдет свое отражение в концепции системных циклов накопления, пусть в несколько измененном, но все же закономерно продолжающемся виде.

Заключение

Почему разрыв в доходах между богатыми и бедными остался неизменным в течение последнего полувека, несмотря на значительное сокращение разрыва в индустриализации и модернизации? Почему благосостояние населения, в равной степени для богатых и бедных, существенно различается? Почему шанс выйти наверх или опуститься вниз в иерархии мирового богатства значительно варьируется на протяжении истории и в географическом пространстве? В поисках ответов на эти вопросы, Арриги использует несколько подходов, которые сочетают количественные и качественные методы вместе с различными временными и пространственными единицами анализа. Он на системном уровне уделяет пристальное внимание последствиям, повлекшим за собой изменения в условиях глобального управления и формирования мирового рынка, развертывающегося усилиями разных стран и регионов.

Научное наследие итальянского социолога позволяет нам по-новому взглянуть на все процессы, протекающие в современном мире. Не смотря на серьезную критику, преследующую многих последователей мир-системного анализа, эта теория остается одной из наиболее интересных, любопытных и дальновидных. Её разработка, институализация и дальнейшей оформление представляется актуальным, особенно для социолога, предприятием не только в контексте частной научной трансгрессии, но и в рамках развития целого направления в социологии XXI века.

Библиографический список

1.Арриги Дж. Адам Смит в Пекине. Что получил в наследство XXI век - М.: Институт общественного проектирования, 2009. - 456 с.

2.Арриги Дж. Долгий двадцатый век: Деньги, власть и истоки нашего времени / Пер. с англ. А. Смирнова и Н. Эдельмана. - М.: Издательский дом "Территория будущего", 2006. (Серия "Университетская библиотека Александра Погорельского") - 472 с.

.Арриги Дж. 1989-й как продолжение 1968-го / И. Валлерстайн, Т. Хопкинс (Перевод с англ. А. Захарова) // Неприкосновенный запас. - 2008. - №4 (60)

.Арриги Дж. Глобализация и историческая макросоциология (Перевод с англ. Н. Винниковой) // Прогнозис. - 2008. - №2 (14). - 360 с. - С. 57-73

.Арриги Дж. Глобальное правление и гегемония в современной миросистеме (Перевод с англ. А. Смирновым) // Прогнозис. - 2008. - №3 (15). - 320 с. - С. 3-18

.Арриги Дж. Неравенство в доходах на мировом рынке и будущее социализма (Перевод с англ. А. Кривошановой) // Скепсис. - 2008. - №5

.Арриги Дж. Утрата гегемонии - II (Перевод с англ. А. Смирновым) // Прогнозис. - 2005. - №3 (4). - 376 с. - С. 6-37

.Беседа Арриги Дж. и Д. Харви. Извилистые пути капитала (Перевод с англ. А. Апполонова) // Прогнозис. - 2009. - №1 (17). - 240 с. - С. 3-34